ЛИТЕРАТУРА И ИСКУССТВО
6 • ВЕСТНИК 30 апреля 1988 г.
Аркадий САХНИН
НЕОТВРАТИМОСТЬ
Повесть
Как видите, — победно обвел взглядом свой рай, — живу неплохо. Даже участвую, как вы выразились, в спектаклях... Но это был последний. Премьеру мы дали там, у вас. И последующие спектакли проходили у вас. Я ни в чем не могу упрекнуть себя, моя совесть чиста — за доставленную мне неприятность я взыскал дорогую плату, сполна рассчитался с вашими героями, включив их в свои спектакли. Кроме главаря Панченко, мы уничтожили целый пласт ваших героев из его шайки и дотла сожгли их жилища. 0-0, это было прекрасное зрелище, жаль, вам не довелось его увидеть. Зато насладились последним спектаклем.
У Крылова хватило сил сдержаться.
— Нет,это не последний, — сказал он спокойно. — Последний еще предстоит, такой, как Нюрнберг. А насчет цены вы правы — мы дорого заплатили, чтобы мир увидел вас. Взгляните в зеркало — именно в таком виде вы предстали перед человечеством.
Голова Бергера как бы помимо его воли дернулась, и он увидел свое отображение на зеркальной стене — разъяренный оскал, обезумевшие, налитые кровью глаза. Лицо мгновенно изменилось, и на нем появилась гримаса, должно быть от усилий улыбнуться.
— Еще чашечку кофе?
— Нет, извините, мне пора. — Крылов поднялся, обернулся к официантке. — Рехнунг, битте.
19
Жизнь надломилась. Разве только надломилась? Рухнуло все. Все, к чему стремился, чего достиг за долгие десятилетия. Авторитет, уважение, слава, высокое и устойчивое положение в обществе — все, добытое трудом и талантом, стерто, сметено.
Надо начинать сначала. С первого шага, с первой ступеньки, на которую поднимается человек, вступая в жизнь.
Начинать... Хорошо начинать, когда тебе двадцать и все впереди. А в шестьдесят с запятнанной биографией начинать поздно. В шестьдесят люди уже думают, как достойно завершить. Теперь не получится достойно. Поздно... По вине такого-то оклеветан герой. Это
прочтут все. В учетной карточке в графе «Взыскания» появится запись, если, конечно, саму карточку не отправят в архив.
Не надломилась — рухнула жизнь. Из редакции придется уйти... На паровоз? Так нет же теперь паровозов... Куда девать глаза, когда появится в редакционном коридоре, в кабинете главного?
При любой болезни весь организм человека мгновенно мобилизуется на борьбу с недугом. Сам организм вырабатывает противоядие. Это относится не только к физическим болезням. Помимо воли Крылова где-то в глубинных недрах сознания зрели, пробивались иные мысли и возбуждали энергию и желание действовать, бороться, все настойчивее оттесняя на задний план те, что были так безысходно мрачны.
Нет, не за себя бороться — за истину. За попранную истину, за героя растоптанного и раздавленного. Кто этохделал? Кто уже мертвого патриота облачил в отрепье предателя?
Он распутает весь клубок, какими бы тугими узлами его ни затянули, куда бы ни спрятали кончик ниточки. Это станет целью жизни...
К дому он подъезжал, уже имея твердый план действий. Продумал и линию поведения с женой.
В Шереметьеве самолет приземлился рано утром. У стойки таможенного досмотра женщину, стоявшую впереди него, спросили, почему везет так много шарфиков.
— Это сувениры, — ответила она. — Семья, родственники, масса друзей, не могла же я вернуться без подарков. — В ее голосе было недоумение.
Крылов с досадой поморщился. Надо было, конечно, что-нибуть Ольге привезти, хотя ему, понятно, не до подарков... Но разве объяснишь?
В здании аэровокзала обошел несколько ларьков и киосков и, к радости, обнаружил изящную имитацию жемчужной нити, сделанную в Чехословакии.
Он жил у Речного вокзала, и лихой таксист довез его минут за пятнадцать. Ольга еще спала. Он так и думал, что еще спит. Отпер дверь, поставил чемодан, привычным жестом не глядя повесил плащ, забросил ка полку шарф.
— 0-ля! — Он направился в спальню. — Петушок пропел давно.
Ольга раскрыла глаза, приподнялась на постели.
— «Какое чудесное жемчужное ожерелье у мадам Крыловой! Как, вы разве не знаете? Это ей муж из ФРГ привез».
— Сережа! — Ольга отбросила одеяло, спрыгнула с постели, обняла его. — Какая прелесть! Как настоящий жемчуг. Недаром ты мне всю ночь снился.
— Нихт ферштейн! Не понимайт руссиш фрау.
Они стояли у зеркала и смеялись.
— Сейчас будем завтракать, посмотри пока почту, там целая гора.
Писем и в самом деле было много — отклики на очерк оМаксимчуке, просьбы обиженных, приглашения на различные заседания и вечера. Мельком просмотрев их, пошел в ванную. Ольга уже хлопотала на кухне.
— Ну что тут у вас нового? — спросил, растираясь полотенцем. —Кто женился, кто развелся?.. Кто звонил?
— Твой главный — без тебя жить не может. Герман Тихоныч...
— Трофимович... Не должен был звонить.
— Ну да, Трофимович. Сказал, чтобы по возвращении немедленно явился.
— Не говорил зачем?
— входя в кухню, спросил он.
— Нет. Еще Константин твой бесценный звонил. Полчаса донимал, чтобы твой адрес дала. Сумасшедший, откуда я могу знать?
Они сели завтракать, но еда не шла ему в горло. Поковырял немного вилкой, закурил. Ольга настороженно посмотрела на него.
— Ты, часом, не болен? Какой-то ты не такой.
— Такой я, такой. Спать в самолете не умею, ты же знаешь. — За натянутой улыбкой он прятал напряжение. — Оленька, свари кофе покрепче... или вот что — рюмочку коньяка.
— У тебя неприятности? — Она достала темную бутылку и маленькую рюмочку.
— С чего ты взяла?
— По всему вижу. В такое время, например, никто не пьет. — Она остановила на нем долгий взгляд, сказала ровным, почти безразличным голосом:
— Может, хватит играть в прятки? С чем ты [вернулся?
— С жемчужным колье.— Шутка прозвучала неуместно. — Разве оно тебе не понравилось?
— Понравилось, а вот
ты...
— Ну хорошо, — поднялся он. — Соберись с силами, Ольга, и будь умницей. Мне очень нужна твоя поддержка... Панченко не предатель, а герой. Установил точно.
— Та-ак... — Наступила долгая пауза. — Документально подтверждается?
— Документов пока никаких, но убежденность полная.
Сергей Александрович встретился со взглядом, полным удивления и возмущения.
— Так подшей свою убежденность к делу... — Она нервно заходила по комнате. — И что дальше?
Сергей Александрович налил в рюмку коньяк, не торопясь выпил.
— Дальше? Найду, как ты говоришь, документальные подтверждения и выступлю.
— И кто в этом выступлении предстанет клеветником?
— Хватит, Ольга! — Нервы его не выдержали. — Неужели ты не понимаешь?..
— Не понимаю! — не дала она договорить. — И как человеку, если он не сумасшедший, понять! У тебя громадный авторитет, только что орден получил, тебе верят, как пророку, и вдруг ты сам на всю страну... И все как в пропасть. — Она говорила, едва сдерживая слезы. — Только-только из долгов вылезли после покупки машины, встали наконец на ноги, а ты опять за свое. — И залилась слезами. Неожиданно быстро пришла в себя, сказала спокойно и твердо: — Сережа, тебя же никто не заставляет писать, ведь никто ничего не знает.
Она смотрела ему в глаза. И он смотрел на нее пристально, не мигая. Прошло всего несколько мгновений, но обоим они показались бесконечно долгими, потому что в эти мгновения в их жизни решалось что-то большое, главное.
— Ты понимаешь, на что идешь? — тихо спросила Ольга.
— Понимаю. Но если гестапо замучило героического человека...
— И что? Ты вернешь ему жизнь? Ведь ничего не изменится.
— Да, не изменится, — загремел он, — на века герой останется предателем. Это будет переходить из поколения в поколение. И дети его, и внуки, и правнуки будут потомками предателя. И виной тому будет воинствующее мещанство, стремление любой ценой, даже ценой подлости, уберечь свой уютец, свое гнездышко...
Он умолк и тут же снова заговорил. Голос стал мягким, просящим:
— Это же не катастрофа, Ольга У меня еще есть и руки и голова...
— Нет, головы у тебя нету. Ты болен! У тебя мания величия! Ты возомнил, что можешь искоренить все зло на земле. Ты вечно балансируешь на краю пропасти, лезешь в дела, которые умные люди за версту обходят. Тебе просто везло. Хватит! Остановись! Будь как все люди. Ты даже тряпку паршивую боишься попросить у директора магазина, хотя все это делают.
С какой-то усталостью в голосе Крылов сказал:
— При чем тут магазин, тряпки?.. Впрочем, тряпки для тебя всегда были главными в жизни.
— Не намерена отвечать на провокацию, — спокойно сказала она. — Ничего дурного не вижу в том, что люблю красивые вещи и хочу жить без извержений вулканов. Это моя жизнь, и она у меня одна, другой не будет.
— Однова живем?
— Да, если хочешь. Я никому не приношу вреда. А ты со своими красивыми лозунгами методично изводишь, мучаешь человека, который зависит от тебя материально.
Еще несколько минут назад у Сергея Александровича теплилась надежда, что Ольга поймет его. Теперь рухнуло все.
Похоже, понимала это и Ольга. Она вышла в другую комнату и, закрыв рот платком, разрыдалась.
Прохоров возвратился из ФРГ на три дня позже Крылова. В день отъезда пригласил Грюнера на проводы. Беседа шла оживленно. Юрий Алексеевич то и дело наполнял рюмки добротной русской водкой «на винте», сам готовил бутерброды, толстым слоем накладывая икру. Расспрашивал, как провели они время с Крыловым, где удалось побывать,с кем встретиться. Спрашивал, похоже, для приличия, между прочим, больше делясь собственными впечатлениями. Грюнер охотно рассказывал об отеле для собак, с возмущением поведал о наглости, с какой Бергер беседовал с Крыловым.
— Вы втроем были? — безразличным тоном спросил Юрий Алексеевич.
— Нет, мы с Линдой поджидать его возле отеля Бергера, он потом говорил для меня подробности.
По приезде в Лучанск, прежде чем отправиться домой в Липань, зашел к Гулыге.
(Продолжение следует)