ЛИТЕРАТУРА И ИСКУССТВО
в • ВЕСТНИК 5 ноября 1988 г.
Владимир МУССАЛИТИН
семейная фотография
Рассказ
Не все ли равно, где ей пылиться — на стене или в комоде?
— Ты это брось! — загорячился Петр Андреевич, почувствовав себя, не на шутку оскорбленным.
— Ну что им эти старики?
— Как что? — изумился Петр Андреевич. — Это же его родные дед с бабкой!
— Да чужие они ему!
— усмехнулась супруга.
— Совершенно чужие.
— То есть как?! — недоуменно воскликнул Петр Андреевич.
— Да очень просто! Ну вот что, к примеру, знает твой сын о деде с бабкой? Что?
— И ты туда же! — Петр Андреевич схватил фотографию со стола. —Развела тут, понимаешь ли...
Он бросил помятую фотографию на тахту, поверх покореженной рамки, и устремился вниз по лестнице, забыв придержать входную дверь. Влекомая сквозняком, тяжелая входная дверь, обитая дерматином, громко, точно выстрел, грохнула, и Петр Андреевич инстинктивно вобрал голову в плечи, быстро оглянувшись по сторонам, устыдившись своей неуклюжести, скорее даже несдержанности. К счастью, никого на лестничной площадке не было...
Игра не заладилась. Шла вяло, путано. Петр Андреевич надеялся за игрой развеяться, отвлечься от невеселых мыслей. Ан не получалось. Разбитая рамка не давала покоя. «Надо же! — в который уже раз сокрушался в душе Петр Андреевич.
— Надо же — взять и растоптать. И кого — деда с бабкой! Хотя чего тут удивляться! В такое беспамятное время все возможно. А возможно потому, что память у всех короткой стала. Каждый по своей воле или сам не желая того, ее обкорнал. Да, да! И в этом нетрудно убедиться. Хоть сейчас!»
— Послушайте-ка, — спросил Петр Андреевич, ни к кому в данном случае конкретно не обращаясь, адресуя вопрос как бы всем сразу, — а кто из вас знает кого-либо в своем роду? Скажем, дальше деда с бабкой?
— А чего это вдруг тебя, сосед, заинтересовало? — взглянул на него
из-под очков полковник в отставке Шапочка.
— Да так вот, интересно... — уклонился от прямого ответа Петр Андреевич.
— Ну, я, например, знаю, шо прадеда моего звали Вакулой, а прабабушку
— Параской.
— Извините, как, говорите, звали его супругу?
— вежливо переспросил бывший прораб стройуправления, а ныне такой же, как и они, пенсионер Павел Иванович Пыркин.
— Параской, — охотно пояснил отставной полковник. — Помните, у Гоголя — в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» дочь Солопия Черевика, к которой Голопупенков сын посватался, тоже Параской звали. Раньше у нас, на Украине, это имя было очень даже распространенным.
— Раньше, раньше, — беззлобно передразнил Петр Андреевич. — Вот вы, к примеру, знаете, чем занимались эти ваши Ва-кула с Параской? Каким промыслом, так сказать, жили?
— А як же! — весело отозвался Шапочка, который, то ли невзначай, то ли умышленно, из озорства, нередко мешал русские слова с украинскими, потешая тем самым других да и сам радуясь этой словесной мешанине. — А як же! П рад ид був ко-лисником, а его жинка, моя прабаба, як у нас, хохлов, говорят, бублешни-цей. Кол иен и к и бублеш-ница! Ясно? Перекладу, перекладача не треба? Ну а прабатькив, прародителей своих,хоть и грех в том сознаться, не знаю.
— Эн хватил, Иван Ма-карыч! — похвалил его бывший директор школы Астахов. — Дай бог каждому знать хотя бы столько же. Я и того не знаю!
— А отчего так? — тихо отозвался Петр Андреевич, не желая выпускать нить разговора из своих рук.
Астахов неопределенно пожал плечами:
— То ли сам в свое время интереса к родословной не проявил, посчитав наше генеалогическое древо ничем не примечательным, то ли родители должного уважения к своим старикам не привили.
— А не привили, должно быть, потому, что, возможно, и сами хорошень-
ко Н9 знали своей родословной, — высказал предположение Павел Иванович Пыркин.
— Весьма возможно,
— согласился Астахов.
— Но почему мы должны винить стариков?!— вспылил Петр Андреевич.
— Может, не столько они, сколько мы сами виноваты.
— Во-во! — отозвался с готовностью Шапочка.
— Они-то наверняка знали, — продолжал Петр Андреевич, — да мы теми знаниями погнушались. Мол, зачем, да и к чему все это. И без этого проживем! Да и мысль такая не приходила — дознаться, откуда твой род начался, кто, какие люди ему основу положили. Не смешно ли, дальше деда с бабкой никого в роду не знаем.
— Во... во! — подхватил Шапочка. — Я вот, например, когда в Казахстане служил, водил дружбу с одним из местных жителей, Атбаевым Касы-мом Атбаевичем. У казахов отчества не приняты. Они их от фамилий производят. Атбаев — значит Атбаевич. Заметьте, в каком невыгодном положении они, казахи, по сравнению с нами. Мы благодаря отчеству отца знаем имя деда родного. А они лишены этого. Я уж собирался было и посочувствовать по такому поводу моему кунаку, да вдруг узнаю, что кунак мой до четвертого колена всех своих родичей знает. Я, конечно, в изумлении. А кунак мой, Атбаев Касым Атбаевич, и говорит — это, мол, что, Иван Макарыч, у нас немало и таких, кто и до седьмого колена всех своих сородичей знает. Представляете — семь колен! Семь поколений. Даже если в среднем по пятьдесят лет каждому отмерить, то выходит триста пятьдесят... Это значит — семнадцатый век. А если взять нашу историю, так это Переяславская рада. Воссоединение Украины с Россией!.. А мы исторические события, имена знаем только из книг, учебников. А там, в степях, — только диву даешься — люди без всяких книг и учебников память о своих предках сохранили, не развеяли по ветру. А это у них могло бы запросто случиться: народ-то кочевой, к оседлой жизни не привычный —нынче, как говорится, здесь, завтра там. Никаких тебе записей, как у нас в старину, в церковных книгах, никаких других отметин. А ведь все знают, все помнят о себе. Что вы на это скажете?
—А что тут скажешь!... —Петр Андреевич шуМно выбросил на стол остав-
шиеся на руках кости.
Неожиданная выходка нарушила прежний ход игры. Другие игроки, несколько помешкав, тоже сбросили на стол пластмассовые костяшки. И Петр Андреевич, торопливо собрав доминошные костяшки в коробку, отправился домой.
Посмотрел программу «Время» и, обойдясь стаканом кефира и куском черного хлеба, улегся спать, не будучи уверен, что сможет сразу же уснуть и вообще нормально, по-человечески выспаться. Разве уснешь после такого! Ну как он так мог? И самое главное—вины не чувствует. «Так случилось!» Скоро уже двадцать пять, а у него все еще ветер в голове... Все бы ему магнитофон с утра до вечера крутить, все бы веселиться. Вот и сейчас—Петр Андреевич прислушался—за стеной привычно глуховато, ритмически отбивал свою мелодию какой-то из многочисленных ансамблей. «И черта в них толку?— подумал недобро Петр Андреевич, устраивая поудобнее подушку, втайне надеясь на то, что, быть может, ему удастся обратать свою бессони-цу.—И черта толку в этой дурацкой стукотне, в этой колотильне, в этом ля-ляканье...»
Петр Андреевич не мог понять этого, казавшегося ему теперь крайне опасным, увлечения сына, которому он когда-то не придал серьезного значения, наоборот как мог, поощрял и приветствовал тягу, интерес сына к музыке, проявившийся большей частью в погоне за хорошими, конечно же, в понимании сына, пластинками и записями. Ничего худого Петр Андре-вич в этом не видел да и, честно говоря, увидеть не мог.
Нравится музыка— и слушай себе на здоровье! Но то, что поначалу казалось несерьезным, не. заслуживающим внимания, затем не на шутку стало тревожить его. Музыка, та самая музыка, что с утра до вечера тихо сеялась сквозь стены сыновней комнаты, настолько плотно и глухо укутала сына, что тот не всегда мог расслышать отцовы слова, понять, о чем порой просят его. И Петр Андреевич прекрасно понимал, почему та или другая его просьба остается безответной—сын совершенно перестал реагировать на нормальный человеческий голос, воспринимал лишь то, что воспроизводила тихо щелестя-щая, невидимо струящая-
ся в глухо закрытых кассетах магнитофонная лента. «Только с такой подачи,—думал теперь невесело Петр Андреевич,—может понять его сына. Только так возможно достучаться до него. Да и достучишься ли? Больно и нужны, что ли, ему отцовы суждения о жизни, людях! Как же, сам с усам! Образован! Грамотен! Это раньше родительский совет, что-то значил. А тут жениться надумал—даже не счел нужным посоветоваться. Поставил перед фактом. Даже неизвестно кого в жены-то взял! Разве раньше так было?!»—сердился Петр Андреевич, охотно вспоминая всю основательность их досва-дебных отношений с Анной Павловной. Почти полтора года переписывались, но, и встретившись, еше долго присматривались друг к другу... А тут накануне свадьбы стал пытать сына, насколько, мол, все это обдуманно, и тот, не выключая своей бандуры, бросил, что, мол, жизнь покажет. Если что не так—взяли и разбежались! Петр Андреевич хотел было возмутиться: на кой черт тогда жениться, если уверенности нет, но сын уже начисто отключился, снова с головой ушел в свою музыку, в свой сладкий дурман...
«За что же такое наказание?—думал Петр Андреевич.—Родной сын не желает слушать!» Нет, он не говорит вслух этого, зато выставляет всякий раз заградительный заслон в виде этой редко замолкающей, да и то ненадолго, «бандуры».
Он вновь вспомнил о случившемся минувшим днем. Надо же, фотография помешала! Петр Андреевич спустил ноги на пол и, что редко с ним бывало, зашлепал по полу босиком.
—Ты куда это?—очнувшись ото сна, испуганно спросила жена.
Петр Андреевич не ответил. Прошел в зал, отыскал на ощупь лежавшую все там же, поверх скатерти на столе, фотокарточку. С минуты в раздумье постоял у стола, затем отправился в свою комнату. За дверью сына глуховато бормотал магнитофон. Петр Андреевич невольно поморщился.
—Чего полуношнича-ешь?—вновь окликнула жена.
Он, по-прежнему не говоря ни слова, пробрался к тумбочке и примостил фотографию там.
—Ну, ты, Петя, право, как маленький!
(Окончание в сл. потере)