СЕРГЕЙ БОРОДИН.
НОВЫЙ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ РОМАН ЛАУРЕАТА СТАЛИНСКОЙ ПРЕМИИ С. БОРО-
ДИНАЛВЫШЕДШИЙ^ В ПЕЧАТИ В МД С^^ 1г»»»ип1Г1»»п1И1имм»мш»мп»11:пп«111ииммм111мм»»11»шнмшт
22-Я ГЛАВА — ПЛРГ негоже домой вступать с в6п-
»й и/18^1 росом, будто чужому. Еще отроки
Олег в седле сидел наискось, левым плечом вперед. Расшитая белым узором красная попона докрывала конские бока, тяжелая бахрома свисала " до колен коня, — татарское изделье, либо аланское, Олег возвращался из монастыря.
Пусть у Дмитрия есть за Москвой Троица, в-глухом лесу, в дебрях. Троица темна и сурова. Олег выбрал высокий берег над светлой Солотчей, где над песчаной кручей высятся необ'ятные сосны, где в дубовых дощах теперь, на осеннем пролете, собираются стаи звонкоголосых птиц. Тихое, томное струение реки, шелест рощ, птичий доверчивый переклик, — там все славит течение жизни, и Олег замыслил в том месте сложить монастырскую церковушку, поставить там и для себя теремок, чтоб было где уединиться от забот, а когда-нибудь, может, и жизнь завершить перед широким простором тишины и мира.
Он возвращался из любимых мест, и подсушенные ночным заморозком травы похрустывали и ломались под бодрой поступью княжеского коня. С Олегом "ехали немногие отроки из дружины да двое родичей, — в это время, завершающее летнюю страду, все раз'ехались по своим уделам собирать оброки и подати, и Олег не задерживал никого. Битва прошумела на Боже, т>чу .пронесло стороной от Рязани, и теперь все сулило спокойную, надо.1го мирную жизнь.
л^олод воздуха такой, что видно дыхание; белая трава над черной землей; пылающая желчь лесов и азиатская синева неба впереди, — осень, синевой и силой осенившая каждого человека, уставшего от летних тревог.
Когда высоко на поляне поднялись рязанские стены, Олег выпрямился к седле, и спутники его подтянули поводья. Олег сидел в седле легко, и конь ступал легко, рязанская: земля постукивала под резвым копытом. Проехали огороды, где на грядах еще лежали синие комья кочанов, и молодая женпщна с рябиновым ожерельем на шее приложила руку к глазам, вглядываясь в нарядную дружину, но тотчас запахнула лицо платком и, кланяясь неясно, пропустила великого рязанского князя. Лишь рябиновое ее ожерелье свесилось из-под платка, и Олег покосился на него пристальным горячим взглядом.
___Не сгиба<я головы, он проехал
под темным сводом Духовских ворот и заметил иней на серьпс бревнах стен, куда еще не добралось солнце, и .1азоревый шлем неба в арке ворот. Князь искоса оглянулся, склонили ль спутники головы, проезжая ворота. Следовало головы склонить Не потому, что свод ворот низок, а из почтения: велика честь вступать в город Олега.
Князь повернул коня в узкие улицы. Встречные, жались к стенам, кланяясь. ему, дивясь ему, чтя его, но он смотрел вперед на частые повороты улицы, на красные карнизы над серым дубом строений, кое-где за заборами — резные столбы крылеп, кое-где чешуйчатые острия церквей и раз-жалеванные верха теремов. Резко из-за стен всшлхивала осенняя листва да черные ветви уже оголенных берез. Изредка вскидывалась воронья стая и уносилась прочь с гарем и шелестом.
Дружно поднял Олег свой город йв пепла. Едва минуло пять лет, а уже потемнели дубовые рязанские стены, —• кому было строить-
не ухватили^ ??вод^ коня, а Олег уже сошёл, осторожно ступая- на больВуйГЬогу. Шестой год рана не заживает, а великому князю не честь хромать. О, окаянная хромота ! Чтоб не хромать перед народом, норовил с коня сходить у самого крыльца, а в седло .вскакивать сразу с порога. Руку б ссекли, не столь бы горевал, — шрам на лице, рука ли, ссохшая от раны, украшают воина. Нога — не то, князю надлежит проходить меж людьми гордо; не к лицу ве^ ликому князю прыгать, как воробью* Чтобы сгладить свою поступь, Олег, шагая, выпрямлял грудь, высоко вскидывал плечи и*
не видел, что хромота его от этого то?
вскрикивали, то шептали, пока он сообщил, наконец, о выступлении в поход всех сил Мамая: ,
— За обиду карать.
— Дак на Москву ведь! — возразил Олег.
— За русскую обиду, господине! — настаивал гонец.
-— А мы — Рязань. Обиды им пе чинили...
Олег быстро вдруг перебил себя самого:
— А Москве о том вестимо ли?
— Одна весть -— тебе.
— Кто те шлет-то?
— Весть туго на русской двор полонянник Клим донес, мамаев холоп. От самого Мамая слыхал. А мы сборы зрили.
Кого же собирать, Мамаго-
ея, построились разом, никто не отстал. Только из слобод еще доносились стуки топоров да возгласы плотников. Да и там торопились достроиться до холодов. Снова стоит город, словно и не было беды. Много на Рязань легло дубов, безотказно давал их Олег своему городу, поредели рощи по-над Трубежем и по Оке-реке. Теперь вся дубовая стоит Рязань.
"Крепка^ — промыслил Олег. — Дуб год от года крепче становится".
А спутники, едучи позади, ски-г нули на седла дорожные армяки и чванились перед сотнями глаз, отовсюду —^ из домов, из щелей, из ворот — провожающих Олега.
Ко1да он в'ежал на княжной двор, его удивило, что челядь тол-} питсЯ у крыльца. Бцстрый глаз тотаай 0^ грязную лошадь^ без сдела, с татарским тавром на ягодице, г. *'Чей степняк?'* — во не спро-
усугуолялась в глазах людей. Часто досадная приходила мысль: "Вон, Митя московский . из битв невредим выходит".
Однажды боряин Кобяк подольстился: • .
— А мнится мне,'княже, Мит-рей-то трусоват: в походы ходит, а ран не имат. Бою бережется: бог, мол, тело ми создал тяжело, неповоротливо.
Но сам-то Олег знал: Дмитрий не бережется. Оттого и сам всегда в сечу лез, опасался, не дошло б до Дм1ггрия, что Рязанский, иол, Олег оробел. А, небось, рад бы Дмитрий сказать: "Князь Ольг робок".
"Нет, Митрий Иванович, не дам те сих слов молвить!"
Молча Олег вошел в сень терема.
— В гридне тя, княже, гонец ждет.
— Чей?
— Ордынской.
— Чего?
— Не бает. Тебе несет.
— Пущай. Сперва омоюсь.
— Бает: весть велика.
— С Орды-то? Обождет! Отрок лил князю воду из ордынского медного кувшина, и вода будто пела, струясь в чеканную лохань; касанье струи о медь рож^ дало звон, похожий на дальнюю песню. Хотелось ее слушать, не расставаясь с теплой струей.
Раздумывая, утирался хОлще-вым рушником: что может быть с Орды? Побита, опозорена, — не скоро ее голос заговорит русским ушам, да и заговорит ли, не похо-тят ли Ьтныне жить с нами в ладу, проложить твердый рубеж, каков был встарь с половчанами. Не о том ли и весть? Едут, мол, дружбы твоей искать. Вот и выйдет, что митиными руками. Рязань ордынский жар себе 'Загребет. На Москву злы, а с Рязанью сдружиться вздумают.
Он сел на широкой св»мье, по-крьггой черным ковром, и рукой, изукрашенной перстНями, разгладил'влажные волосы. В дверь всунулась голова Софрония, княжеского духовника:
— Дозволь, княже.
— Вступи.
Книжен и многоязычен, Софро-ний был и умен, и скрытен, а от скрытности казался пуще того умен; вокруг люди сказывали свои думы открыто, мыслили вслух и многие Софрония не любили; поп, а голова гола, голос сипл, — и как смог он постриг принять, если нет на голове и волосинки для -пострига? Видно, ,не тМалая задача была при том. Но ученость подняла Софрония, и зеленый кошачий глаз косился на Олега, пока сперва образам, а после князю воздавал поп честь.
Ну, отчет—- спросил Олег.
— Наскреб великое войско.
" — Дак то ведь поскребыши.
— А тысячен шестьдесят будет. А то и того поболе.
. — Ты-то сам кто?
— Твой конник. В Сарае иноческий сан соблюдал, для отвода глаз.
— Ну, вели баню те согреть. Мойся.
Гонец ушел. Злая радость уже подступила к олегову сердцу. Вот оно! "в Москве не ждут, штруют победу, еще вожский хмель по голосам бродит, а уж срублен гроб, что поставит ]\1осква на стол за-место нонешних яств и празднеств.
Князь обернулся к Софропию:
— Вот оно, како побеждать
Орду. .
—^ В Москву бы слать надо! — осторожно посоветовал поп.
Олег отвел от него глаза — эти все к Москве гнут; и Ефросинья заодно с ними. Олег быстро отмолвился:
— Сперва помыслить надо: Москве' сослужим, а перед Ордой с чем встанем? Свои все в разъезде, урожай сгребают по вотчинам, а московской-то заступы мы не видывали.
— В Москве земля русская!—
Человек с Орды.
Чего весь дом его торопит? Ниже ли Рязань Орды? Но, уступая софрониеву слову, Олег, послал отрока: —.Клич!
Отрок мгновенно исчез, и оказалось, что гонец уже ждал за дверью, перешагнул через высокий порог настал у-двери, глядя на попа и отрока!
— Выдь! — сказал Олбготро^ ку, но Софрония удержал.
Гонец торопливо перекрестился и поклонился князю. Стоял
худ, бел.. Одежина испылилась, волосы сбились космами. На белом лице лишь рот пылал, и язык жадно облизивал воспаленные губы. — Что у хя?
Давно рвавшийся к великому князю чере^ветрн и степи, ч&^ёз тишину и мрак лесов, гонец, едвн раскрыл рот, вдруг, задохнулся,, словно только. ,5пгр „ добегал..: Покраснел 'и^ '1^ЛЬК0, Гу0Ы, бё? голо-; са, выговорили: .... -Батюшка, государь... И слова срывались, застрева-
сказал Софроний^ — Да и гонца можно слат ьотай, никто о 'том и не сведает.
-— А коли тайное да станет явно?
То от нас. '
— То и от гонца. Да и от Дмитрия.
— У гонца язык короток. А у Митрия ум долог.
Вошел отрок:
— Гонпу где отнюдь быть, господине?
— Пущай в дружину идет. Скажет: я послал. Там будет.
-Чуть- ссутулясьт Олег встал. Софроний рассеянно следовал за ним.
Прежде чем выйти в сени, Олег ответил:
— Не решаю, отче. Сперва размышлять буду.
И, прихрамывая, пошел к лестнице.
/Вот оно! Сломлена голова Орды, а раненый зверь, издыхая, тщится придушить, ловца. Оба задохнутся! Тогда встанет Рязань на шеломе всей земли Русской! О нет, он не пошлет гонца! Пущай Митя пирует, сладка смерть за медовой чашей.
Вверху, против лестницы, Олег увидёд лампаду, пылающую перед нерукотворным Спасом. Спас — любимый образ Дмитрия.
Олег уже ступил на нижнюю ступень лестницы, но остановился, запрокинув к иконе голову: Благослови мя, Боже,
мню: волей твоею сотворено сие. Не: дерзну стать супротив тя,
не пырву чащу у раба твоего князя Дмитрия, не отведу его от карающей десницы твоей, не вложу меч заместо чаши в руку его И набояшо перекрестился. ' Ч)офроний осталсн стоять,: поглядев, как Олег легко поднялся наверх, к Ефросинье.
Тогда поп тоже перекрестился, глядя в умные глаза Спаса, поклонился пустой лестнице и быстро пошел с великокняжеского двора,
23-ЯГ]|1Ш. - ДМИТРИЙ
Когда отгремели московские колокола и растаяли ладанные дыми молебнов, когда затихли.пиры, от: праздновавпгае победу на Воже, когда иссякли вдовьи слезы н приутихли материнские плачи, только тогда Тяжесть свалилась с плеч Дйитрия: конечно, татарское побоище. .
Он встал,еще затемно. Тихо ложился!, снег.. Слабо брезжило-утро. ОдейаЯсь, пос^гагл отрбка на двор: гг- подведут. Да
чтоб, скоро.
Едва звякнула цепь у крыльца,
левыми сапожками молодой снег, стоял в красном подушубке: н в лисьей шапке» погда^сивая шею горячего каргйаового йояя:
— СполнеНо, горуда-рь.
Дмитрий постоял, радуясь свежему запаху снега. Он тоже надел полушубок с беличьей выпушкой, и только короткий меч на красном ремне изобличал в нем воина. Сказал отроку:
—г Сбегай за конём себе.
А сам приподнялся на стременах заправил под себя полы и слегка понгралМНем рванул7 осадил, чтоб чувствовать над собой руку.
Вдвоем с отроком они проскакали через расступившихся воинов, выехали на Москву, поскакали слободами, малолюдной дорогой к Ведуевой вотчине. Из-под конских копыт вырывались тяжелые комья снега, взметались с деревьев вспугнутые стаи ворон, кое-где женщины в ярких шалях пугливо запахивали за собой калиткой или взбегали на высокие крыльца — от воинов , всякого можно ждать.
Не доезжая Валуя,' Дмптрий натянул узду. Отрок позади замер. 'Дм1ггрий, сдерасивая топтавшегося коня, прислушался: нет, нынче никто не пел за валуе-вым тыном. Когда скакал сюда, не подумал, что песни может н не быть. Оглянулся на отрока. Отрок, молодой княжич Белозерский, смотрел на него, полный готовности мчаться по единому знаку Дмитрия. Лисья шапка низко сползала на узкий, высокий лоб мальчика.
Дмитрий шагом проехал мимо валуева тыла, пытаясь заглянуть за тын. Но тын был высок, и двор, сколь удалось заглянуть, пуст. Улочка отсюда круто спускалась к речке. Так же, шагом, Дм1ггрий поехал вниз. Вдруг сердце захолонуло: от реки, словно распятая, низко склонив голову, шла под коромыслом женщина.
Дмитрий быстро спрыгнул седла и подал повод Белозерскому:
— Отведи, отроче, коней в гору да постой там.
А сам пошел к реке;
Женщина, заслушав скрип снега, остановилась и тревожно подняла лицо. Все лицо ее было закрыто платком, лишь единственный глаз выглядывал. Длинный, тоскливый и ласковый глаз.
— Воду несешь? — спросил Дмитрий.
—Сам, что "ль;::нетзшдишь?
— Дай испить '
Она повернула на плече коромысло,—и бадья подплыла к Дмитриевым устам. Глотнув нестерпимо-ледяной воды, он вытер ладонью усы.
— А чего ^-е не колодезную пьете?
— У нас намедни в колодце кот утоп. А освятить не успели. Что ж нам, поганую, что ль, пить?
— Да нет, поганую не надо.
— Потому вот и носим. ----А-тя-как-звать-^?—-—~
— Санькой.
— Ты рязанка, что ль?
— А почем знаешь? * — Песню твою слыхал.
Она засмеялась: -— Ты чей сам-то?
— Из Кремля.
— О, высоко живешь! .
— Надо те одно слово сказать.
— Скажи. От кого слово-то?
— Я слыхал, пела ты об татарах, сама от них натерпелась...
Она пустила голову:
— Довелось,
— Так нету боле тех татар. Все за тебя ответили
— Как?
— Головами ответили. Слыхала?
— Кто ж не слыхал? Мне б хоть издали Митрия Иваныча увидать. В ноги бы поклонилась. Будто знал об моих муках.
— Он знает, -г- Откудова ему знать!
— Слушай, Саня, Митрий об тебе знает. Слыхал. И велел сказать: "Не плачь, Саня, А коли выпадет время, приходи в Кремль; будешь по Кремлю итти, пой, как в праздник, не бойся".
; —.Чудная речь. Будто обо мне говоришь, и будто не со мной. Чего те от' меня надо?
Она пригнулась, поставила бадьи в снег и встала, глядя на Дмитрия.
— Чего те надо-то? Не пойму.
— Ежели тебя князь от Валуя выкупит, пойдешь к Дмитрию песни петь?
И подумал: "Не за тем при-
тоща ее педня. Й«од сказал:
-~ Може*,пйфгдагнШ^б^^^^ споешь;ч1^Ш?>^г ■' ■ *
— Да - я;*Р0. ■ не сп€Г1ъ?-:^г'•ОМ:^:^г^Г;|^ .
И вдруг ?порщ|Я(|?о^^; 0^ пула на. лице ни единая ее, язвйна^^ нйружу^. А 1Ч1аа Ш^в0ма • -— Це 8ННЮ ^гёу;;в тревожь :меНЯ.;:3^^ знаю, чего ;т^;\^ще^ а то лн ТХ1ГСКЛШВ0 ч^й»^^^ уходи.
Нехорошая Я. С^^паЙ;> ^__
.— Я тебн1зйд€!л, Садя. Ты не бойся. Еще свидимся. ,
Нет, уходи. Мое время прошло.
— Ну, дай пособлю воду под-
нять.
Не надо: .расплещешь, Я са-
ма.
ехал
ли, присвйс1йваля, то вдруг в*^ел сам. Отрок, приминая зе-
Лучше петь, чем плакать; потому и пою,..
— Велел тебе, Саня, сам Дмитрий велел сказать: не о чем больше плакать, И если- что тебе надо, вели,-будет сделано.
— Будто в сказках молвится. Поклонись государю, коли увидишь, поклонись за доброе слово. ■ ■■■■/■'■;-•
Дм1ггрий думал, что хотелось ему поехать к ней прямо с битвы, обрадовать, одарить, сесть возле нее и просить ее пёс'ей. ЗаНала
— Ну, что ж... прощай. Он вышел в гору. Когда он сюда ехал, думалось,
радостно ему будет прервать ее песню, крикнув ей через тын:
— Пой веселей, нет больше твоих мучителей! —^ и проехать дальше.
А Вышло незнамо что, — откуда-то взялась тяжелая тоска, словно от нее- ему надо; не только песен.
Белозерский не отставал, но дивился на Дмитрия: он то хмури.1-ся, то краснел.
Они возвратились в Кремль.
У крыльца стоял без шапки незнакомый, постыдно лысый поп позолоченным крестом на шее.
— Откуда такой? — удивился Дмитрий.
— Дожидаюсь те, государь, — из Рязани! —.после приветствий сказал Софроний, поднимаясь вслед за князем на разрисованное алыми полосами высокое крыльцо,
— Беда, государь! Без устали до тебя скакал: к нам весть пришла, будто Мамай на Москву собрался,
Дмитрий остановился,
— Откуда? Давно ль я их отогнал?
— С Орды на Рязань гонец прибыл. Говорит: идут.
— Опять? Готовиться? Биться? Успеем ли?
— Это, Ольг, что ль, тебя прислал?
— Да не, государь, Ольг не слал. Я сам.
— Чудно! Эй! — крикнул он Белозерскому. — Погоди слезать. Скачи, отроче, до князя* Бобрика. Ежели дома захватишь, чтоб немедля ко мне. — И обернулся к Софронию: — Ты поп, что ль?
Ольгов был духовник.
Но быстро отвлекся от попа, перегнувшись через^перила крыльца, крикнул во двор:
— Яклев! ,
— Тута, государь! Приказал разослать по боярам:
— Чтоб живо сюда сбирались! И возвратился к Софронию*
— Вон оно что! А чего ж сюда прискакал?
—^-^Да.к^ведБГ-государь, земля-то русская не ждет беды. Может, упасем ее от беды-то!
'■— Увидим! Шапку надень. Волосом-то ты не вельми богат, а нончё студено.
— Вон ты какой, государь! Дм1ггрий' засмеялся.
— А какой же еще!
— Рад бы те служить, государь!
— Ты богу служишь. Это прямей. Иди, я тебя кликну.
И велел воину проводить рязанского попа на покой. Но сам не был спокоен, пока не увидел во дворе Боброка на черном, покрытом белой пеной коне. Дмитрий Михайлович! Знаю, знаю Отрок твой поведал. Успеем, сберемся. Что ж мы дурее Орды, что ли?
Дак тяжело ведь. От Вожй плечи ноют, а тут опять.,. /
Коли плечи ноют, знать голова цела... С Коломны московские полки идут, дак я уж послал вернуть их назад в Коломну. Успеем, Дмитрий Иваныч.
Когда все собрались, вызвали Софрония, и Дмитрий и бояре выслушали его. Поп повторил свою весть и вдруг горячо, торопливо, словно боялся, что кто-то его прервет, рассказал о Рязани, об Олеге, — все, что накопил в себе. Дмитрий спросил Тютчева, собравшегося уже уходить, когда совет кончился:
Ты, боярин, я чаю, татар-молвь разумеешь? Говорю по-татарски, государь.
Будь готов. Может, поехать туда, понадобиться.
Рад порадеть, Дмитрий. Иванович. Я вот давно сбирался сказать. Намедни ко мне из рядов купцы призгодилй: "Скажи, — говорят, — государю, ежели надо будет в чем татар перешибить, пувдай, мы казщ* для того.не по-гцадим. Очень — говорят, — велико от тйатар притеснение тор-.гу;
скую
ко, -г- Орда города наши жжет, народ гнетет, а мы ей за то дань платим. А деньги и без купцов есть: дань-го татарскую с народа собираю я; отседа и деньги чтоб татар бить!
Тютчев решительно сошел Дмитриева крыльца. Пока сидели у Дмитрия, лепрочный Осеннк снег стаял, а теперь,-к вечеру земля опять начала леденеть и громко хрустела под скоры2га,лег кимн шагами.
На переулке Тютчев остановил ся, еще не решив, Шн ли вниз к дому, свернуть ли в собор, где теперь могли стоять многие из друзей. _
Он 'увидел девушку, перебегавшую дорогу.^ Поверх " накинуто! на плечи куцавейки, она наглухо закрывалась широкой шалью. Все ее лицо укрывалось в шаль: лишь взгляд пытливо и быстро сверкнул по. Тютчеву, и тотчас, больше не раздуьшвая, он быстро пошел за ней следом.
Она шла впереди, будто убегая и, казалось, ноги ее подкашива готся на бегу, — так она их не твёрдо и торопливо ставила
"Как от греха бежит!—■ думал Тютчев.— А виДать — холопка Чья >жо такая? Не сблудила ль с кем, а теперь скрывается?"
Она не вошла в собор, а, торопливо крестясь, лишь повернула к паперти лицо и побежала дальше.
Тютчев, почесывая седину, ступил на белые ступени коренастого Спаса, и тотчас перед ним поднялся лохматый, круглоглазый старик и, протягивая вперед длинные скрюченные пальцы, крикнул:
— Остановись, боярин! Тютчев подумал: "Юрод? Блаженный?"
Ими полна Москва, они на всех папертях и во всех корчмах. К ним нисходили милостиво, ибо кроме милости, для них не было ничего ни в Москве, ни по всей Руси. Калеки, старцы, былые воины, погорельцы и сироты
все шли к церквам, к монастырям, к харчевням: туда,, где от страха за совершенные грехи или в ве-сельи перед свершением греха люди милостивы и беззлобны. Чего те?
Стой, боярин! Глянь на мою наготу, на убожество, на старость Глянь, мне легче будет. Легче будет, что хоть один из вас видит сие!
— То давно знаю: Вызволим Русь, нмлегше станет, да не об них пекусь. Не об них. Иное тяж-
Тютчев разгневался: его мысль еЩе летела за той девкоЙ, у которой такой горячий и скорый взгляд. Ему хотелось в соборной тишине и мгле постоять и обмеч-тать всю эту неведомую холопку. Он нетерпеливо, пока* ее облик не рассеялся, шагнул было на вторую ступень и протянул полушку:
— Помолись, старче! Но старик ухватил черную полу Тютчева:
— Постой, постой! Дай досказать!
— Чего те?
— Я с самой Вори-реки шел. От Троицы. Еле дошел. Дай, думаю, московского боярского слова поищу, — может, хоть там, думаю, правду скажут!
— Говори! — насторожился Тютчев. "
— Убога Москва,
— Москва-то убога?
— А не золотей нашего Ше-ренского леса. Град выше, а нужда глубже. Глянь: сколько их тут
— городов, калек, на морозе голых и сирых. Избы тут велики, а видал, как в тех. избах дети корки грызут, как лебеду _ мякиной заедают?
— А где ж того нет? То от бога. Был богатый Лазарь, а другой брат •— бедный Лазарь.
— Я троих сынов вырастил. Первый с Дмитрием на Тверь ходил. Там пал. Второй со Смолен ска пришел — ногу на ремне приволок. Вчерась с ним судили; как дальше жить. Он тут первый день на паперти подаянья просит, а я прошел стороной, сейчас глянул, подают ли. Много их; где ж их всех обмилостивить? Третий сцн на Воже бился. А слуху нет. Жив ли, там ли зарыт. Ты* скажи: чем меня ныне князь Митрей-то Иваныч наградит? Чем? Йо правде скажи!
— А чего те надобно?
— С_нас ныне игумен мона-стыршину требует. Монастырские мы; на монастырской, на'игумена Сергия земле пашём. Надо' хлеб отдать, надо денег дать. Сергий-то говорит: "Вас, — говорит,— ч(ет-веро!" — "Нас; — говорю, — я один". ^ "А тогда с земли вон, такой деревни под дряхлым старцем, — говорит, не оставлю. Иди,—- говорит,—- к Нам в Троицу бога' славить; а землю я другим отдам". А я ту землю сам от леса поднял, сам выжигал, сам хорчевал. А теперь — отдай,
— В монастырской йемле государь ■ Не волен. Там монастырь - хозяин!"
• —; Дак бедствие^то. мое от князя, от-его нойн!.
— Исстари так ведось: народ вместе с князем тяжесть войны на себя приемлет. . ^
С князем? А игде »е на нем тяжесть? Нонче поутру, на него глядел, — с вьюношем на конях верхами промчались. Ничего себе князь — сыт, ;румян, дороден. А я? У него на коне цепка позла-ченная, а меня впору на железную посадить как волощскоро. к<>" беля: зол я, голоден, череш Посади, боярин? Я за похлебку каждому горло перегрызу, кому скажешь."^'^ ~
Тютчев взглянул в мокрые стариковы глаза и Повернулся прочь от собора. Он пошел быстро, но старик опять поймал боярина эа кафтан:
— Постой, боярин! Что ж тн молчишь? .
— Некогда мне. Пусти!
— Я, что ль, один такой? Ты всем ответь!
И, обернувшись к собору, крин-нул:___ .
— Браты! Подьте сюды! Боярин ответ дает!
От Спаса рванулось сюда несколько человек. Тютчев увидел их позеленелые в сумерках лица, их смрадные, рваные сермяги, космы волос и одичалые, безрадостные глаза. V ^
Он резко выдернул из стариковых ногтей свой легкий кафтан и схватился за рукоять сабли:
— Отстань!
Старик от его движения поскользнулся. Тютчев пересек площадь и торопливо вернулся на княжной двор:
— Боярина Бренка не видали?
— Еще у государя! — ответили караульные.
Но Бренко уже сходил с крыльца, радостно вдыхая чистый морозный воздух.
— Михаиле Андреич! Дело к тебе, У Спаса-на-Бору смерды по пусту языки чешут. Ты б ими занялся.
— А чего ж! Сейчас пошлю. У меня это скоро!
— А то чего ж, в самом-то деле !■ . ■ ' ^ ■
— Я про то и говорю: ко всенощной пойдешь, ни одного не увидишь. Ишь ты! Разговаривают!
— Обступили меня, за кафтан цапают, государя хулят!
— А у тя, что ж, сабли с собой не было? '.
'1"ютчев застыдился: сабля ла, а сбежал. -^Ж^Й^
Он смущенно ]эасщищалс^^^^ Брёнком, слыша, как бренковы ребята уже пошли тихой ватогой в сторону Спаса-на-Бору.
24-я ГЛАВА.^ МАМАЙ
Степи туманились- сентябрьской
мг.10Й.
Порывы ветра обрушивались вместе с дождем.
Седла не просыхали. Кожа липла, с оружия свисали капли дождя.
Когда проглядывало солнце, от коней и от одежды поднимался пар.
Снова Орда шла в поход. Встречались торговые караваны. Вожаки завистливо кричали воинам. Охрана караванов просилась назад, в конницу: всякому хотелось добычи.
Из Москвы в Сарай задешево шли на горбах верблюдов тяжелые московские товары; в тяжелых тюках покачивались лесные меха. Задорого шли в Москву из Сарая кожи, ттсани, оружие, се-юбряные прикрасы красавпам.. Пелка и ткани из далеких стран Орда перепродавала Москве с изрядным барышем: не зря стада на торговых путях в Китай, и в Ту-)ан, и в Иран, и в Крым, и в' Византию.
Встречались шнрокобородые, ши рокотелые русские купцы. Смот-)ели на ордынские войска молча, из-под кудлатыд бровей. Быстроглазые странники останавливаг лйсь, опираясь на посохи. Неразговорчивые монахи сурово отворачивались, словно походы, войны и мирские, страсти текут мимо ик глаз, как грький дым. Они шли в Орду старым торговым шляхом и показывали пропускные грамоты. 1х задерживали и под присмотром отправляли в глубь ОрДы.
Бернаба, гордясь своей русской речью, заговаривал с ними: ~ Аз. устретоша вы и рекем: смири крутодушие; те плакатись подобает, да прощен будеши. Отныне ты есмь не рус, но. татар. Овча, пребывая в стаде, не вра-жена будет. Русь же покончена есть. ...
Но мало кто откликался на его ючь. И отнечади ему непонятно, словно у русов был свой особьШ^ язык, а слушали русские слова Вернабы молча, оторойев. -Бёрна0а говорил Мнмаю: — Допросил встречного. Глуп, груб. Русской речи не разумеет. Говорит, словно тщится свой язык сжевать. , . (Продолжение ел«АУ»0