ЛИТЕРАТУРА И ИСКУССТВО
6 # «ВЁСТНИКи   20 октября 1984 г.
А; ЧАКОВСКИЙ
ЛИДА
По19«с1Ь посвЛщавтся героическому подвигу ленинградцев во время втором мировой войны.
Я догнала нашу группу в коридоре, и мы вышли на улицу. Я заметила, что лейтенант, товарищ Никонова.шел рядом с Катей. Мы попрощались: на площади. Никонов и его друг пошли по направлению к Кировскому заводу. О н и ш л и не оглядываясь, дружно шагали в ногу, их полушубки чуть белели вдали. Потом я догнала моих девушек. Они громко и оживленно обменивались впечатлениями. Давно я уже не слышала, чтобы люди вообще разго варивали на улице: Я при слушалась. Они говорили не о танцах, но о разных житейских мелочах, о которых в последние месяцы совсем забыли, точно танцы разбудили. в них какие-то далекие воспоминания.
Там, в зале, под музыку; в полосе яркого света, встал передо мной давно забытый мир, а настоящий, сегодняшний, ушел куда-то в темноту. Но здесь, на удице^ Ленинград снова обступил меня Ьо всех сторон, и я уже не могла ни о чем другом думать, кроме своих детей, оставленных там, в другом конце города. И прежде всего подумала о Марусе. Я представила себе, как она спит, — тихо, лицом вверх, высунув из-под одеяла свою худую ножку в шерстяном чулке.
Ирина отстала немного и пошла рядом со мной. Некоторое время мы молчали, а потом она спросила:
— Ну, как ты живешь, Лидушка? За это время мы с тобой ни разу не поговорили как следует.
Она взяла меня под руку...
ЛБыло уже совсем поздно, когда м ы по дхо д и л и к нашему дому. На противоположной стороне, на ступеньках подъезда^ сидела какая-то женщина^ опустив голову. Я перешла через дорогу, чтобы узнать, что с ней. Но оказалось, что эта женщина — разведчица районного штаба МП ВО и на ней лежит обязанность во в ремя обстрел а и бомбежки сообщать в шт^б, куда упал снаряд °^йли бомба. Мы познакомились. Ее звали Серафима Н и колаевна Орлова, и я пригласила её заходить к нам.
Когда я поднималась по лестнице, меня охва-
тила тревога. Я отсутствовала не больше трех-четырех часов, но мне казалось, что прошли долгие дни с тех пор, как я оставила детей. И опять я поймала себя на мысли о том,, что больше всего беспокоюсь о Марусе. Я тороплюсь именно к ее постели.
Когда мы вошли в комнату, там был полумрак. Горела только одна коптилка, и я не могла разобрать, здесь Анна Васильевна и Сиверский или нет.
Я подошла к Маруси-ной постели. Девочка спала. Прислушалась к ее дыханию — оно было ровным и спокойным. Возле печки, на стуле, положив голову на спинку, спал Сиверский. Печ-ка почти погасла, поленья в ней едва тлели.. Анны Васильевны в комнате не было.
Я не стала будить Антона Ивановича, послала девушек за дровами, а сама начала обход.
Все дети спали. Я подходила к постели каждого ребенка' слушала, как он дышит. Иногда мне чудилось, что я вовсе не слышу дыхания, и тогда, мне казалось, что и мое сердце сейчас остановится. Но потом я наклонялась к самому личику ребенка и убеждалась, что он дышит, пусть слабо, почти неслышно, но все-таки дышит. За эту неделю е нашем стационаре вообще не было ни одного смертного случая.
На последней кровати лежал Колька. Он не спал, а лежал с открытыми глазам и^ и на маленьких тонких губах его застыла едва заметная усмешка.
Я постояла у его посте-ли,хотела что-то сказать, но так и не произнесла ни одного слова.
Вошли Катя и Валя с охапками дров. Сиверский все еще спал.
Мы растопили печку, а потом расселись около нее на чурбачках. Делать было уже нечего, и можно было идти спать, но перед сном нам хотелось посидеть вот так у печки. Мы смотрели на быстро растущее пламя, и Катя вдруг сказала тихо, ни^к коМу не обращаясь:
•— А я его адрес записала.
Где-то совсем недалеко разорвался снаряд. Я
бросилась из комнаты. Сбегая по лестнице, ус-лышала второй разрыв и грохот обвала. На улице никого не было. Третий рйзрыв прогремел совсем рядом^ будто за моей спиной. Вдоль улицы бежала какая-то женщина. Это была Орлова, развеД' чица штаба МПВО. Она крикнула мне:
— Рядом, здесь где-то!
Забывоб9 всем, я побежала за ней.
Едва завернув за угол, мы увидели дом, в который попал снаряд. Дом точно дымился. Клубы каменной пыли еще не осел и, и нел ьзя было раз-глядеть, глубока ли пробоина в стене. Около дома уже толпились люди; из, пробоины донесся пронзительный женский крик. И в этот момент я услышала далекий звук выстрела, точно удар по барабану, потом почувствовала, что поднимаюсь в воздух.
Последнее мое ощущение — острая боль в виске.
, «...Сашенька, родной, п и шу тебе э то п и с ь МО в госпитале... Я все думала: сообщать ли тебе, что я сюда угодила. Но теперь я совершенно здорова и, очевидно, дня че-рез два выпишусь, поэтому и решила написать. А вообще мне повезло: на том месте, где я стояла и куда упал снаряд, было еще много народ-у и много убитых и тяжелораненых. Меня же только контузило...»
...Сегодня во время утреннего обхода врач сказал мне, что я' могу выписываться. Со мной не было никаких вещей, поэтому на сборы ушло немного времени. Я до-ждать'ся не могла, когда окончатся все формальности с выпиской, и, когда 'получила разрешение уйти, обрадовалась так, будто из заключения выр валась на свободу.
Госпиталь помещался во дворе, и двор был очень большим. Я скорей хотела попасть на улицу и шла очень быстро. Погода стояла просто чудная. Небо было ве-сенне-голубым, и снег вокруг был пропитан водой. Старичок вахтер, стоявший у госпитальных ворот, почему-то улыбнулся, когда я проходила мимо него, и сказал:
— А на улице-то что делается, мэть моя!
Я решила, что слова его относятся к погоде^и ответила:
— Весна, дедушка, весна!
Распахнула калитку, вышла на улицу, зажмурив глаза от бившего мне прямо в лицо солнца, прошла несколько шагов
и остановилась в недоумении. Вдоль всей улицы, насколько хватало глаз^ я видела людей с лопатами и ломами в руках, скалывающих лед и убирающих снег. Я просто не понимала, что это такое делается. Мне пришло в голову»: что очистка на этой ул ице п роиз-водится для каких-то особых целей. Я дошла до угла, но, повернув,д увидела и на этой улице людей с ломами и лопатами в руках.
У меня закружилась голова. Я не могла понять^ какая сила заставила этих голодных, измученных людей выйти на улицы. Я видела перед собой , оживший Ленинград. Присмотрелась К; ■ работающим: здесь были и пожилые, и молодые, и совсем еще дети. Я стояла, прислонившись к стене, не в силах поверить, что все это: и солнце, такое радостное и, казалось, давно забывшее Ленинград, и, главное, эти люди, и гранитный, асфальтовый, торцовый город, появляющийся из-под снега и льда, — все/это правда, все это на самом деле. И мне почудилось, что если бы я в эту. минуту у34 нала, что мы победили, победили окончательно, то чувство, которое я испытала бы при этом, было бы похоже на то, которое овладело мною сейчас. Мне не хотелось спрашивать, кто организовал эту гигантскую работу, не хотелось ничего узнавать. Я поняла, что наступил перелом, что окончательная и полная победа — это только вопрос временили нашего мужества. Потом я услышала чей-то голос:
— Ну, отдохнула, и будет. Бери-ка лопатку.
Я обернулась и увиде-л а с о в е р ш е н н о н ез н а ко-мую женщину.
У стеньк стояли составленные пирамидкой, как винтовки, лопаты. И я тоже принялась за работу.
Я работала недолго, потому что от слабости опять закружилась голова, и та же самая женщина, которая велела мне взять лопату, узнав, что я только вышла из больницы, отправила меня домой...
Это была весна, настоящая весна, первая весна блокады. Как мы ждали ее! Как мечтали, сидя у остывшей печки, о тепле, о солнце! Все мы думали, что дожить до весны—- значит победить блокаду. И вот весна наступила. Я смотрела на расчищенный асфальт мостовой, на тротуары и все-таки не могла поверить, что пелена снега, плотно окутавшая
и до1\^1а, и троллейбусы, и трамваи, почти Исчезла. Я шла по Литейному. Около домов на скамьях, на ступеньках, На стульях, вынесенных из квартир, сидели люди, завернутые в одеяла, в салопы и шубы, подставив солнечным лучам свои исхудалые лица. И я подумала:
«Это ведь все те же самые люди. Вчера они, наверно, весь день трудились, очищая город, сейчас сидят, с виду беспомощные и расслабленные; а начнись обстрел — они оставят свои скамеечки и пойдут из последних сил разгребать обвалившиеся дома и спасать погибающих. Интересно, — мелькнуло у меня в голове, — живет ли сейчас в Ленинграде какой- н ибу д ь и стори к, который все наблюдает, записывает, обдумывает и после войны напишет книгу о поведении советского человека?»
И вдругя"бстолбенела:^ из-за угла показался трам вай. Я остановилась, не веря своим глазам. Трамвай — один вагон — спокойно выехал на Литейный и покатил по направлению к Невскому.
И на всем протяжении Литейного, насколько хватало глаз, вставали со своих скамеечек и стульев люди и махали руками навстречу трамваю. И вожатый непрерывно звонил в ответ. Все смотрел и вел ед ухо-дящему трамваю, пока он не исчез в конце за-литого СОЛнцем проспек-та.
...Первым, кто ветре-, тил меня, когда я вернулась в детдом, был Коля. Он стоял на лестнице, у перил, в толстых чул ках и дли ином ватн и-ке. Увидев- меня, он смутился, засопел и стал тереть нос рукавом.
Мне было так странно, так неожиданно видеть Колю на ногах, что я даже не сразу узнала его.
— А я вас из окошка увидел, — сказал Коля.
И я почувствовала такую нежность к нему, что схватила его на руки. Он уткнулся в мое плечо. И так, держа его на руках, я вошла в комнату.
Издали доносились шум, смех и пение. А когда я вошла в комнату^ то увидела, что всюду — на кроватях, на полу и на подоконнике — сидят дети, и Сиверский показывает им фокусы.
Когда мы с Колей появились в дверях, дети бросились ко мне, карабкаясь на плечи, и я еле удержалась на ногах.
(Продолжение следует)