ЛИТЕРАТУРА И ИСКУССТВО
в •ВЕСТНИК 4 июня 1988 г.
Аркадий САХНИН
НЕОТВРАТИМОСТЬ
Повесть
«На ваш запрос Р/103 от 16 июля 1980 г. сообщаем, что в период 1941-1945 гг. Гулыга Петр Елизарович, 1920 года рождения, в офицерском составе танковых войск Советской Армии не значится. Рядовой Гулыга Петр Елизарович, 1920 года рождения, проходил воинскую службу в ремонтной мастерской 312-го танкового полка 243-й танковой дивизии с 3 января по июль 1941 г. 28 июля 1941 г. в период передислокации полка рядовой Гулыга П. Е пропал без вести».
Молча сидели ошеломленные Герман Трофимович и Скворцов. В сильном возбуждении ходил по кабинету Крылов. Юрий Андреевич молча потянулся к столу за письмом, молча прочитал его. А вслед за ним и Удалов, будто не верилось им в услышанное. У обоих еще были живы в памяти героические подвиги, смелые рейды в тыл врага командира танкового взвода капитана Гулыги, ярко описанные Крыловым.
Заговорили, перебивая друг друга. Один за другим возникали и тут же отвергались планы дальнейших действий. Было ясно: вопрос выходит далеко за рамки личного дела Крылова. Дело серьезное, запутанное, и одному с ним не совладать. Назначить комиссию? Но только что решили комиссию не создавать.
Крылов настаивал на своем—напишет подробное объяснение по трем письмам, изложив не только факты бесспорные, в том числе содержание архивного документа министерства, но и свои предположения, которые пока доказать еще не может, и отправится в Лу-чанск за доказательствами.
— Как частное лицо?— спросил Скворцов.
—А как же еще!—с упреком ответил Сергей Александрович.—От работы же меня отстранили.
—Сделаем так!—Герман Трофимович мягко стукнул ладонями о стол. — Выпишем тебе командировку в Лучанский обком партии. В обком прежде всего и явишься. По их поручениям, если найдут нужным, и будешь дейст-вовать...Как, Юрий Андреевич?
—Не возражаю.
Оба понимали: не очень-то законно давать командировку человеку, находящемуся в отпуске, а практически отстранен-
ному от работы, да еще и поличным делам.
Не без внутренней борьбы Крылов решил все же начинать не с обкома. Как же идти в обком с пустыми руками? Правда, Гулыга уже схвачен за руку, никакой он не герой танкист. А все остальное? Дмитрий Панченко человек серьезный, коль твердо обещал, значит, договорился с Зарудной. И еще одно обстоятельство побуждало получше подготовиться, прежде чем идти в обком.
Письма, которые Костя передал Крылову, долго пролежали у него в кармане—забыл о них. Наткнулся случайно, уже перед отъездом в Лучёгнекг-Письма короткие, злые и аргументированные. Никаких фактов, одни слова.
Зато какие! Первое письмо от пенсионера Григория Артюхова, содержало просто ругань в адрес Крылова. Автор возмущался, как это корреспондент возвел в герои такого проходимца, как Гулыга. Должно быть, в большой обиде на генерального директора человек, если так поносит его. Справка из архива Министерства обороны и клеветническое письмо в редакцию давали основания согласиться с оценкой Гулыги, которую давал Артюхов. Но ни этого письма, ни справки автор не знает. Следовательно, ему известны другие факты подобного характера, тем более что заканчивалось письмо так: «Пришлите корреспондента, и я расскажу ему, что из себя в действительности представляет Гулыга».
ёторое письмо было от директора леспромхоза Забарова из соседнего с Липанским Чевычен-ского района. Здесь тоже было недовольство статьей Крылова и тоже без конкретных фактов. Только общие слова. Однако впечатляющие. «Если мне прикажут,—писал он,— скажи, что Панченко предатель, или клади голову на плаху, я положу голову на плаху». Какая же убежденность у человека! И разве можно с ним не встретиться?
О своей поездке в Лу-чанск Крылов никого не предупредил, не сообщил в обком, не попросил заказать номер в гостинице. С большим трудом устроился сам, и не в «Це-
нтральной», а в самой захудалой с громким названием «Байкал».
Ранним вечером Валерия Николаевна убирала свою маленькую однокомнатную квартиру, напевая грустную песенку.
Может быть, есть смьюл чуть-чуть отвлечься и сказать хоть коротко о Валерии Николаевне, тем более что персонаж она далеко не второстепенный и встретиться нам с нею придется еще не раз.
Родилась она в сорок втором году в горящем Сталинграде. Пришлось переправлять ее на левый берег. Взрывались суда на реке, расплывался по воде горящий мазут, низко пролетали самолеты с крестами на крыльях: бомбили переправу. Отец прижимал девочку к груди, видимо не отдавая себе отчета, как крохотно это существо. Когда причалили на другой берег, обнаружили— ребенок не дышит. Тут кто-то подсказал, что надо бы по старому народному способу окунуть ребенка головой в воду.
Нынче наука ушла далеко, и новорожденных пускают плавать под водой, а то и роды под водой принимают, да, знать, народная мудрость опережает науку.
Растерянный отец готов был на все. Окунули ребенка в воду, держа за ноги. И девочка ожила. Понесли ее в загс регистрировать, хотели назвать Мариной, но работница загса сказала: «Вы слыхали? Сегодня наша знаменитая летчица Валерия Харченко сбила в небе, под которым родилась ваша девочка, над Сталинградом двух немецких истребителей». И нарекли девочку Валерией.
Зачем вспоминать об этом? Какое значение для характеристики человека имеет факт биографии, относящийся к тому периоду, когда ему от роду было два дня?
Все-таки какая-никакая, а характеристика. Не мог такой знаменательный факт не оказать влияния на формирование человека. А потом, что ведь получается? Получается, что Валерия Николаевна, тогда еще крошка, а ныне тридцативосьмилетняя женщина, на себе испытала ужас тягчайшей войны с фашизмом, которую выдержал наш народ. А это уже существенно для нашего рассказа.
Она окончила исторический факультет университета, студенткой еще вступила в партию, увлек-
лась общественной работой и вот теперь работает на строгой должности в архиве. Работа, надо сказать, для непосвященных может показаться суховатой: папки, решения, постановления... В общем архиви Но для Валерии Николаевны архив—это целый мир, далеко не познанный, во многом не разгаданный, и умеет она вскрывать и показывать его живую суть. Здесь, в архиве, и слезы, и горе, и счастье людей. Здесь наше великое прошлое, и, не познав его, не постичь настоящего.
Не в зилах оторваться от архивных папок, Валерия Николаевна часто брала их домой, для нее это было увлекательное чтение, захватывавшее сильнее, чем иной роман. Перед ней раскрывались великие баталии и подвиги одиночек, судьбы людей, причины неудач и истоки беспримерных побед. Здесь в архивных папках, наткнулась она на документ, побудивший задуматься, так ли уж верна версия, будто Иван Савич Панченко был предателем. И она стала разматывать тугой узелок.
...Она убирала свою маленькую уютную квартирку, когда раздался телефонный звонок. Подошла к аппарату:
—Слушаю.
—Ради бога, не кладите трубку, хотя это опять Крылов. Журналист Крылов, Сергей Александрович. Здравствуйте.
—Да нет,—усмехнулась она,—я обещала Дмитрию Ивановичу.
Они условились встретиться на следующий день у нее на службе, прямо с утра. Он пришел к девяти, она уже сидела за своим столом. Крошечная комнатушка, повернуться негде, один стул для посетителя. Аккуратно, стопками разложены папки, книги. Они и на столе, и на окне, и на стеллаже, наполовину задернутом легкой портьерой.
Довольно сухо ответила на приветствие, предложила сесть.
—Валерия Николаевна, —сказал он проникновенно,—давайте забудем о нашей первой встрече. Будем считать, что это первая.—И он улыбнулся. Он явно призывал к доверительной, откровенной беседе.
—Давайте к делу.
—Ну что ж, к.делу так к делу. Вы защитили диссертацию о партизанском движении в районе...
—К сожалению, не защитила, хотя и подготовила.
—Как?
—Сложный вопрос, не хочется об этом.
Разговор явно не клеился. Помолчав, Сергей Александрович сказал:
—Ну хорошо, все-таки ПОДГОТОВИЛИ...ЭТО же научный труд! Масса проверенных деталей, их анализ. Значит, знаете...
Валерия Николаевна, не в силах подавить в себе неприязнь к нему, прервала на полуслове:
—То, что я знаю, вас не устроит.
Крылов сдержался.
—Я не устраиваюсь, Валерия Николаевна. Ищу истину.
—Хочу верить, но, признаться, еще не верю. И вы хорошо знаете почему...
Снова потянулись неловкие минуты. Она раскрыла папку, начала бесстрастно листать, стараясь успокоиться.
Похоже, взял себя в руки и Крылов. Не торопясь достал сигарету, но, окинув взглядом комнатушку, затолкал обратно в пачку.
—Курите, потом проветрю,—сказала миролюбиво Валерия Николаевна, доставая из стола пепельницу.
Он закурил, глубоко затянулся, еще раз...
—Валерия Николаевна, давайте все-таки разберемся. Я уже многое рас путал, но остались про тиворечия. А истина мо жет быть только одна Одна-единственная! Ут вердиться в моем убеж дении мешает...—Он за мялся.—Как быть с вы водами комиссии Прохо рова?
—Дальше вы спросите «Как быть со свидетельствами такого авторитета, как Гулыга?»?
—Не спрошу. Это подлец и негодяй!
Слова Крылова ошеломили ее. Испуганно и недоверчиво взглянула на него, настороженно спросила:
— Вы это правду...
—Тяжелую, горькую для меня, но правду.
—Это испортит вашу жизнь...Как МОЮ...МОЮ вот изуродовали,—грустно сказала она.
—Новая загадка!
Она тяжело вздохнула:
—Никаких загадок... Мою диссертацию послали на заключение Гулыге как организатору подполья и партизанского движения в районе. И он написал: язык образный,' автор много поработал, но допустил одну ошибку —Панченко, написал, не герой, а предатель.И привел массу «фактов». И расстрелы, и поджоги, и угон людей в Германию...
—Ну это же было,— сказал, точно извиняясь.
(Продолжение следует)