ЛИТЕРАТУРА И ИСКУССТВО
10 •ВЕСТНИК 16 декабря 1989 г.
Валентина КУЦЕНКО
НАГАДАЛА
скудно. Люди говорят: ходилоот умения прислу- А я про себя решила так
«И не носите, не предла- шиваться к тому, что лю- ей нагадать, что должна
гайте, у самих еле дожить ди, которым гадают, сами она будете это поверить
до лета» Что я привезу? тебе подсказывают Скуч-
На душе тяжело, грудь с неет лицо, убегают глаза
Рассказ
Как два белых глаза, отсвечивали они в кустах. В ^дной даже ложка деревнянная задержалась. Удивительно! Потом еще одну миску подобрала, но та обо что-то твердое ударилась, погнулась. Тут же в кустах распятые, будто страшные тени меж голых веток, висели два бумажных платка с кистями — главная моя надежда на обмен. Собрала я все, сложила в мешок, пошла назад. Под насыпью наткнулась на хлеб (у меня в мешке была буханка хлеба), он, конечно, был весь в мокром песке, отряхнула, спрятала и побрела обратно.
На станции отдыхал, ожидая паравоза, небольшой товарный поезд. Я сразу же забралась в вагон, наполовину груженный углем. В вагоне уже были пассажиры — человек десять. Все направлялись в Лиду. Куда и мне надо было. Мы с землячками условились: если растеряемся, встречаться в Лйде, на станции. Только один пассажир ехал издалека и ехать ему было еще не близко, на Л и негу-реку, откуда он был родом. Он звал себя «пинжаком». И весь как бы излучал из себя радость, переполнен был ею. Длинный такой мужик лет под сорок, с запавшими глазами и одинаковой щетиной, что на голове, что на щеках. Видимо, одновременно стриг под машинку и голову, и бороду. Были на нем телогрейка и рваные башмаки. И еще был кусок жмыха в руке, он его мусолил и грыз, когда переставал говорить. Говорил же про то, как в сорок втором под Харьковом попал в плен и освободили его в сорок пятом, как потом проходил долгую проверку то в одном, то в другом лагере, теперь вот отпустили домой., выдали справку для проезда на родину. Он эту Справку как величайшую драгоценность доставил, нам показывал и снова бережно прятал на груди. Не дали ему только ни хлеба, ни карточек, ни денег на дорогу. Добирайся как знаешь. И вот он четвертый день едет голодный, скачет с поезда на поезд, где на платформе подъедет, где на паровозном тендере. Удалось добыть плитку жмыха, теперь с голоду не пропадет, добе-
рется до дому. Теперь-то уж он дома!
Я за последние годы своей и чужой беды повидала вдоволь. Своя хоть и сильнее бьет, да быстрее заживает. В своей беде вин1э1 нет. А в чужой как быотчасти сама виновата, будто это ты допустила чужое страдание.
Сидит этЬт мужик спиною ко мне, плечи худые опустил, на шее под стры-женым затылком впадинка. Оглушает дорожный разговор, жмых свой зубами крошит потихонечку. Моя боль в груди то ли затихла, то ли забылась. Перестала я ее чувствовать. И будто не падала я с поезда на ходу, грудью о стрелку не билась и по шпалам с плачем не бежала искать свои драгоценные миски и платки с кистями... Тут я про свой хлеб вспомнила и обрадовалась, что он уцелел! Когда полезла за ним в мешок, мне снова боль дала б себе знать, но уже все было куда легче. Достала буханку, пополам разломила, тяну половину «пин-жаку»:
— Возьмите, дядечка! Тот руками всплеснул:
— Спасибо, дочка, — говорит, — вот спасибо!
Хотелось мне порасспросить подробнее про его судьбину, о мытарствах по чужим краям, по лагерям, но постеснялась. Как-то неловко было приставать с расспросами после того, как хлеб отдала. Помнится только, что подумали я тогда: для кого-то эта судьба кажется горькой и страшной, а для кого-то она чудо! Вот смотришь на него, едет оборванный, грязный, голодный, а несет в себе чудо! Оттого он и радостен, глаза его светятся, и улыбается так, как может улыбаться только очень счаст-ливь1й человек. Он свое счастье уже видит, оно ему мерцает издали.
Тут поезд засвистел, попутчики стали собираться. Открылоск^' нам множество товарных составов—мы прибыли на станцию Лида. Там я нашла своих землячек, с ними мы и съели оставшуюся половину хлеба, когда сидели да горевали над моей бедой. Горевать было от чего: платки порвались, запачкались, миски и кастрюли погнулись. А с продуктами уже и здесь
новой силой заболела, и голову начало сверлить — впору лечь и кричать от отчаяния...
Вот тут-то и вспомнился мне дом, из которого я так рвалась в мир широкий. Как любы мне были дочиста, до желтизны натертые веником гладенькие половицы, особенно когда солнце на них ложилось сквозь окна бел Ь1-ми квадратами; вспомнила, как натирала лавку, стараясь, чтобы она была еще белее пола, и от нее тогда как будто свет
в сторону, оживляется взгляд, появляется, расцветает румянец — все это подсказывает и ведет, с такими легко. Но бывали и другие: каменные лица, застывшие взгляды, но и тут я как-то умела почувствовать. Не могу объяснить как, но умела.
Вытащила я колоду из кладывдю.
и пусть та надежда, что, как ворота ее, покосилась и вот-вот упадет совсем, воспрянет хоть на недолгое время в душе. Ведь, может быть, ей, старенькой, не так много жить осталось и той надежды, что я дам, ей на всю жизнь хватит.
Так по молодости своей думаю и говорю: — Я даром карты рас-
кармана, перебираю пухлые карты: ведь это вь1-ход из безысходности! Буду ходить по хатам, предлагать гадание, платки и миски не возУмут, а
начинал струиться; какие яркие вазоны стояли у нас на широких подоконниках, и благоуханный пряный запах их, смешиваясь с особым запахом свежести и духовитости, исходящим от чисто вымытого дерева^ превращался в тончайший аромат, название которому мне трудно подобрать,, присущий только нашему дому...
Тетка Варка встрепенулась:
— Ты плачешь, доню?
— Да нет, тетя, -г шепчу я, — это ветром меня продувает...
А сама запахиваю жакет и вдруг чувствую что-то твердое в кармане, плотное такое. Достаю — карты! Видимо, машинально дома сунула колоду в карман, а вынуть забыла. Дома я часто гадала всем желающим, особенно любила спасать от отчаяния влюбленных девчат. Это мне, признаюсь, удавалось хорошо. В селах ведь все про всех знают все, так что мне и угадывать почти не приходилось. Знаешь, что дивчине хочется, ну и говоришь ей про этог а она и счастлива хоть на часок. Ведь счастье порой Ш|а мгновение дорого стбит. Гадать я выучилась у цыганок.
Слушает она, сомневается: верить, не верить... — Полно, — говорит, — чи я не ведаю, што тебе треба? Я поделюся с тобой и так, без гадания. Богато, девушка, дать не могу, а трошки насыплю; Я же стою на своем: — Не возьму ничего! Коли сбудется, тогда и дадите...
Уговорила, раскинула [карты. Старуха и соседки так и впились в них глазами, я же смотрю на нее и про сына думаю. Она мне показывала карточку, на которой он перед войной еще парубком снимался. Так и стоит перед внутренним моим взглядом его лицо со светлым чубом на лбу, упрямыми глазами исподлобья, и хочется мне, чтобы он был живой! Как-то смешались во мне это желание, сочувствие бабушкиному горю и воспоминание о за гадание отсыплют при- том человеке, с которым Торшню-другую непремен- ехала в угольном вагоне... но. Так оно и вышло, как И родилось во мне такое подумалось: заработала чувство, будто я не толь-я на гадании. ко хочу того, чтобы у ба-
Однажды заночевала бушки все было хорошо, я в одном большом селе, но и знаю, что оно непре-Хата, смотрю, добротная менно так будет, стоит, тын на земле ле- Легче мне стало на ду-жит, сарай без крыши, но ше, слова сами так и бе-
дым из трубы идет. Зашла. Бабушка одна живет, пустила на ночь, покормила капустняком, разговорились.
Сын у старушки в начале войны ушел в армию, с тех пор и нет вестей. Пос-
гут:
— Вот смотрите, бабуся, на сердце вам выпал червовый валет. Рядом крестовая шестерка. Значит, он в дороге далекой и очень больной. Еще видится новая дорога — то
ле того, как фрица прог- бубновая шестерка с чер-
пали, ходила она в город, посылали запрос. Пришел ответ, что пропал «без вести». А как это понять? То ли в плен к немцам попал, то ли убило в окружении. Плачет, убивается бабуся. Соседки, что на огонек забрели, тоже за- веселье будет, причитали. И мне так жал- дождетесь... ко стало ее, бедную, что Много я говорила, да И передать не могу. Рань- так убедительно, что баше она хоть надеялась: буся поверила. Слезы в вернутся наши, и сын при- ее глазах бьти уже несле-дет единственный. А те- зами горя, а радости. Й перь и надежды нет. Слу- соседки поверили. Пред-шаю — и сердце разрыва- лагала утром она мне кар-
вовым тузом принесут в хату радость: сын до вас добирается. А бубновый туз сверху с двух сторон накрывается бубновою десяткою и червовою восьмеркою... Так они вам не только вернут сына, еще й внуков
ется. Так захотелось ее утешить.
— Давайте, бабуся, я вам погадаю...
— Эх, доню, ^отвечает, — много мне гадали
Как и цыганское гадание, и обещали, да ничего с мое, думается мне, проис- того не сбылося.
тошки отсыпать, даже ме^ шок свой давала, но я наотрез отказалась:
^ Ни-ни, не возьму! Чтоб вы, бабусенька, не сумлевались.
(Продолжение ^лвду0т)