ЛИТЕРАТУРА И ИСКУССТВО
в • ВЕСТНИК 27 января 1990 г.
современность
(29 января 1990 года исполнится 130 лет со дня рождения великого писателя; этот год объявлен ЮНЕСКО годом Чехова.)
При жизни Антона Чехова считали «несерьезным литератором» даже некоторые умные критики. Великие же писатели оценили Чехова сразу. Лев Толстой назвал его «несравненным» художником и с точки зрения формы ставил выше Тургенева, Достоевского и самого себя. Максим ГорвЕг кий говорил, что Чехов достиг предела художественной простоты и с ним не может соперничать в этом смысле ни один писатель. Владимир Короленко назвал реализм Чехова «сверхреализмом».
Сегодня Чехов особенно популярен. И не только в России. Его международное признание постоянно растет. Его книги издаются и переиздаются. В настоящее время он считается самым играемым драматургом в мире.
В чем причина такого успеха? Наверное, в том, что Чехов на заре нового века ощутил и почувствовал со всей остротой то, что сегодня, на закате столетия, ощущают, испытывают и чувствуют миллионы лю дей.
Он не принадлежал к консерваторам. Он не был и либералом. Он выс-тудал против лжи, насилия, против унижения человека.
Чехов не высмеивает своих героев. Он пишет о них скорее участливо, предостерегая: не проглядите жизнь!
Этот призыв чрезвы-
чайно современен. И се-годая, как и вчера, продолжается в душе человека борьба двух стремлений: желание быть лучше и желание лучше жить. И сегодня, как и вчера, люди привыкают к бездействию, растра-ЧИВ61Я себя по пустякам, обманывают собственные прекрасные надежды. Беспечность приводит к унынию. Равнодушие к пошлости. И человек становится жертвой собственного безволия, безразличия. Надеется лишь на «авось».
«Не привыкайте!»—как бы предупреждает нас Чехов. Не по:^воляйте серому, постылому существованию завладеть вами. Для того, чтобы по-настоящему жить, нужно действовать. Без громких слов и долгих приготовлений. Иначе непременно наступит тот самый роковой день, когда придут «рубить виш невый сад»— день расплаты за слабость и равнодушие.
Бунин писал, что главный герой пьес Чехова — вечность. Чехов почти физически чувствует уничтожение времени. «Не проглядите жизнь!» — еще раз предупреждает он. Цените отведенные вам дни.
Чехов-признаннь1й мастер короткого рассказа и литературного афоризма. Смысл его небольших новелл всегда глубже, чем внешние границы темы. В юмористических безделушках он выражал глубочайшие Мысли. В смешных миниатюрах создавал монументальные образы.
Писатель не любил юбилеев. Он высмеивал их в своих сочинениях. 130-летие со дня рождения великого писателя — не повод для формбшзных торжеств, а еще одна возможность задуматься о смысле своей жшни, не проглядеть ее. Чехов помогает нам в этом сегодня. Перед глазами вновь предстают герои и персонажи «Трех сестер», «Дя-7Ц1 Вани», «Дамы с собачкой», «Палаты №б», «Дома с мезонином»...И Становится совершенно ясной необходимость Чехова, без Которого нельзя представить не только русскую и мировую литерал туру, но и всю нашу обычную жизнь.
Гавриил Петросян.
Антон Чехов
Лошадиная фамилия
РАССКАЗ
У отставного генерал-майора Булдеева разболелись зубы. Он долос-кал рот водкой, коньяком, прикладывал к больному зубу табачную копоть, опий, скипидар, керосин, мазал щеку йодом, в ушах у него была вата, смоченная в спирту, но все это или не помогало, или вызывало тощноту. Приезжал доктор. Он поковырял в зубе, прописал хину, но и это не помогло. На предложение вырвать больной зуб генерал ответил отказом. Все домашние—жена, дети, прислуга, даже поваренок Петька—предлагали каждый свое средство. Между прочим, и приказчик Булдеева Иван Евсеич пришёл к нему и посоветовал полечиться заговором.
—Тут, в нашем уезде, ваше превосходительство,—сказал он,—лет десять назад служил акцизный Яков Васильич. Заговаривал зубы—первый сорт. Бывало, отвернется к окошку, пошепчет, поплюет—и как рукой! Сила ему такая дадена... —Где же он теперь? —А после того, как его из акцизных увольнили в Саратове у тещи живет. Теперь только зубами и кормится. Ежели у которого человека заболит зуб, то и идут к нему, по-могает...Тамошних саратовских на дому у себя пользует, а ежели которые из других городов, то по телеграфу. Пошлите ему, ваше превосходительство, депешу, что так, мол и так..у раба божьего Ал иксия зубы болят, прошу выпользовать. А деньги за лечение почтой пошлете. —Ерунда! Шарлатанство! —А вы попытайте, ваше превосходительство. До водки очень охотник, живет не с женой, а с немкой, ругатель, но, можно сказать, чудодейственный господин!
—Пошли, Алеша!—взмолилась генеральша.—Ты вот не веришь в загово-рь1, а я на себе испытала. Хотя ты и не веришь, но отчего не послать? Руки ведь не отвалятся от этого.
—Ну, ладно,—согласился Булдеев.—Тут не только что к акцизному, но и к черту депешу пош-лвшь...Ох! Мочи нет! Ну, где твой акцизный живет? Как к нему писать?
Генерал сел за стол и взял перо в руки.
—Его в Саратове каждая собака знает,—ска-
зал приказчик.—Изволь-те_писать, ваше превосходительство, в город Саратов, стало быть... Его благородию господину Якову Васильичу... Васильичу... -Ну?
—Васильичу...Якову Васильичу...а по фами-ЛИИ...А фамилию вот и забыл !...ВасИльичу...Черт... Как же его фамилия? Давеча, как сюда шел, пом н и л... П озво л ьте-с...
И ван Евсеич поднял глаза к потолку и зашевелил губами. Булдеев и генеральша ожидали нетерпеливо.
—Ну, чтоже? Скорей думай!
—Сейчас.Васильичу... Якову Васильичу. .Забыл! Такая ещё простая фамилия...словно как бы ло-шадиная...Кобылин? Нет, не Кобылий. Постойте... Жеребцов нешто? Нет, и не Жеребцов! Помню, фамилия лошидиная, а какая—из головы вышибло...
—Жеребятников?
—Никак нет. Постойте... КобылИцин...Кобылят-н и ков... Кобел ев...
—Это уж собачья, а не лошадиная. - Жеребчиков?
—Нет, и не Жеребчи-ков...Лошадинин...Лоша-ков..Жеребкин...Все не то!
—Ну, так как же я буду ему писать? Ты думай!
—Сейчас. Лошадкин... Кобыл кин... Коренной...
—Коренников?—спросила генеральша.
—Никак нет. Пристяжки н... Нет, не то! Забыл!
—Так зачем же, черт тебя возьми, с советами лезешь, ежели забыл?— р1ассердился генерал. —Ступай отсюда вон!
Иван Евсеич медленно вышел, а генерал схватил себя за щеку и заходил по комнатам.
—Ой, батюшки!—вопил он.—Ой, матушки! Ох, света белого не вижу!
Приказчик вышел в сад и, поднял к небу глаза, стал припоминать фамилию акцизного:
—Жеребчиков...Же-ребковский...Жеребенко... Нет, не то! Лошадинский... Лошадевич...Жеребкович,.. Кобыл янский...
Немного погодя его позвали к господам.
—Вспомнил?—спросил генерал.
—Никак нет, ваше превосходительство.
—Может быть, Коняв-ский, Лошадников? Нет?
И в доме, все наперерыв, стали изобретать фамилии. Перебрали все возрасты, полы и породы лошадей, вспомнили гри-
ву, копыта, сбрую...В доме, в саду, в людской и кухне люди ходили из угла в угол и, почесывая лбы, искали фамилию...
Приказчика то и дело требовали в дом.
—Табунов?—спрашивали у него.—Копытин? Жеребовский?
—Никак нет,—отвечал Иван Евсеич и, подняв вверх глаза, продолжал думать вслух:—Коненко... Конченко...Жере6еев... Кобылеев...
—Пап!—кричали из детской.—Тройкин! Уздеч-кин!
Взбудоражилась вся усадьба. Нетерпеливый, замученный генерал пообещал дать пять рублей тому, кто вспомнит настоящую фамилию, и за Иваном Евсеичем стали ходить целыми толпами...
—Гнедов!—говорили ему.—Рысистый! Лошади цкий!
Но наступил вечер, а фамилия все еще не была найдена. Так и спать легли, не послав телеграммы.
Генерал не спал всю ночь, ходил из угла в угол и стонал...В третьем часу утра он вышел из дому и постучался в окно к приказчику.
—Не Меринов ли?— спросил он плачущим голосом.
—Нет, не Меринов, ваше превосходительство, -ответил Иван Евсеич и виновато вздохнул.
—Да может быть, фа-' милия не лошадиная, а какая-нибудь другая!
— Истинно слово, ваше превосходительство, ло-шадиная...Это очень даже отлично помню.
—Экий ты какой, братец, беспамятный...Для меня теперь эта фамилия дороже, кажется, всего на свете. Замучился!
Утром генерал опять послал за доктором.
—Пускай рвет!—решил он.—Нет больше сил терпеть...
Приехал доктор и вырвал больной зуб. Боль утихла тотчас же, и генерал успокоился. Сделав свое дело и получив, что следует, за труд, доктор сел в свою бричку и поехал домой. За воротами в поле он встретил Ивана Евсеича...Приказчик стоял на краю дороги и, глядя сосредоточенно себе под ноги, о чем-то думал. Судя по морщинам, бороздившим его лоб, и по выражению глаз, думы его были напряженны, мучительны...
—Бул анов...Ч ерессе-дельников...—бормотал он.—Засупонин...Лоша-динский...
—Иван Евсеич!—обратился к нему доктор. —Не могу ли я, голубчик,
(Окончание на 8 стр.)
