I г
тг^:-"-,
Стр, 4*
В Е С Т Н И В
СРЕДА, 11 ОКТЯБРЯ, 194* ^
1
г-
'г
1»
ХОВДЕНИЕЮМШМ !е^^
ШГА 2. ВОСЕМНАДЦАТЫЙ год.
(Продолжение)
Там, где кончалось шпенпчное лоле, бежали со штыками наперевес роты Тимановского — одна, другая... Казанович вытянулся, как струна, на срубе колодца. В узкое поле бинокля он видел свирепые затйлкп марковцев. Сколько напряжения! Падают, падают! Оп вел биноклем за бегущими — и вдруг увидел разинутые рты. широкие лица, матросские шапочки, голые бронзовые груди... Большевики-матросы... Сейчас же все смешалось, обилось в клубок.
приподнялся, посидел, обхватив колена. Все было, как во сне, как в детстве. Сердце жалело, плакало... Он встал п пошел^ стараясь, чтобы шаги не отдавались в голове.
Кореневская была в версте отсюда. Там кое-где светились костры. Ближе, в лощинке, плясал над зе.млей бездыменныЙ язык пламени. Иван Ильич почувствовал жажду и голод и повернул в сторону костра.
Со всего поля брели туда темные фигуры. — кто легко ране-
- удар в штыки. Болезненная ус- . '^^^^ ^заблудившийся из рас-мешка застыла на пзяшно очерчен     ^^^^^^^^ ^^^^-^ ^^^д.
ных гуоах Казановича... Марков- ^^^^^^ Перекликались, слышалась иы не выдержали. Остатки первой, ^^^^^ ^^^^^ ^^^„^ ^^^^^ ^ роты бежали в пшенипу. ' ^- *^
легли.
Вторая рота отхлынула, легла.
Тогда он соскочил с колодца и легко побежал по полю. Его увидали. Ему удалось поднять цепи, крича: 'Тоспода, господа, отылноГ Он бросил их Б штыки, но огонь был так жесток, люди падали в таком изобилии, что цепи снова легли... Неужели это был проигранный бой?
В девятом часу утра   с запада послышались утары ПУк1ек Дроз-довского. Серой черепахой, пере- ' 5"!;^. наливаясь, появился в степи бро
У костра, где пылали шпалы, лежало много народа.
Иван Пльич потянул носом запах хлеба, — все эти покрытые пылью люди жевали. Близ огня стояла телега с хлебом и с бочонком, откуда тощая измученная женщина в белой косынке цедила воду.
Он напился, получил ломать п прислонился к телеге. Ел, глядя на звезды. Люди у костра каза-
штаба Беляков: с телеграфной лентой кинулся в вагон главкома и, сбросив его ноги с койки, прочел приказ, освещая ленту бензиновой зажигалкой. Сорокин, не в силах проснуться, таращил глаза валилсл на горячую подушку, Беляков стал трясти его за плечп:
— Да проснись ты, ваше высокопревосходительство, товарищ главнокомандующий... Хозяин Кавказа — понял? Царь и бог — понял ?
Тогда Сорокин понял всю огромную важность известия, всю изу-М1ггедьную судьбу свою, • оттиснутую точками и линиями на узкой полоске бумаги, извивающейся в пальцах начштаба. Он быстро оправил штаны, накинул черкеску, пристегнул кобур, шаЬку.
— Немедленно об'явить приказ по армии... Мне — коня...
у с по к оивш и .м и ся, спали. Но те, кто подходил с по-невик. Дроздовцы методично и "не '-^я- «"^^ кипели злобой. Ругались
спеша повели наступление. В третий раз П'^'днялпгь п»'пп Казановича. Добров1Ч1ьцы надвигались теперь широким Фронтом — полумесяцем. Этого удара не должны были выде]гжать большевики.
Между окопами большевиков появился всадник. — он бетгно скакал, размахивая блистающим клинком. В.-^летел на курган, оса- ; лил коня. На всалнике была пунцовая рубашка с за.'ученпыми рукавами, голова закинута, он кричал и снова махал шашкой. И вот на цепи наступающих дрол-• довцев вылетели лавы кавалерпи. Низенькие, злы»^ литатенкн |'тла-лись по земле. Выстрелы прекратились. Далеко был слыш»'П свист КЛ1ГНК0В. вой. топот. Вотник В1 пунцовой 1\убап1К1' 0(>рвался с кургана и. бросив поводья, мчался впереди. Поднималась черная 1 пыльная туча, заволакивая поле сражения. Дроздовцы и марковпы не выдержали удара конницы и побежа.тр. Они остановились и око-па.тись за ручьем Кирпелп.
Иван Пльич Телегин, морщась и знобясь от б'\ти. бинтовал себе голову марлей из индтапдуального пакета.
Царапина была пустяковая, кости не затронуты, но больно отчаянно, — винтом сворачивало весь череп. Он так ослабел от усилий, что после перевязки долго лет жал на спине в пшенице.
Странно б^ло слышать мирный, как ни в чем не бывало, треск кузнечиков. Невпдтше в трещинах земли кузнечики и большие звезды южной ночи да несколько усатых колосков, неподвижно висящих ме;кду глазами и небом. — вот чем окончилась кровавая возня, вопли и железный грохот битвы. Давеча стонал где-то неподалеку раненый. — и «'Н затих.
Хорошая вещь — тишина. Замирала жгучая боль в голове, —
грозились в темноту, хотя их никто не слушал. Сестра раздавала ломти и кружки с водой.
Один, чернобородый, голый по пояс, приволок пленного и сбил его с ног у костра.
— Вот, сука, паразит... Допрашивай его, ребята.,.
Он пхнул упавшего   сапогом и ; отступил, подтягивая штаны. Впа-\ лая грудь его раздувалась. Иван Пльич узнал Чертогонова и — отвернулся. Несколько человек кинулись к лежавшему, нагнулись:
— Вольноопределяю щ и й с я.,. (Сорвали с него погоны, бросили в огонь).
— Мальчишка, а злой, гадюка!
— За отцовские капиталы потел воевать... Видно, из богатеньких...
— Глазами блескает, вот сво-
На рассвете Иван Ильич Теле-пш после перевязки, разыскивая штаб своего полка, пробирался между возами. В это время со стороны вокзала по улице пролетела кучка конвойных с развевающимися башлыками, впереди скакал трубач, за ним — двое: Со-многие рокин, рвавший повод у гривастого коня, и казак со значком главнокомандующего на иике. Как ночные духи в закружившейся пыли, всадники умчались в сторону выстрелов.
Запомнил? Эти слова — твоя смерть, Телегин... Понятно?
Он помолчал. По лбу его ползли мухи. Телегин' сказал:
— Хорошо, будет сделало.
— Так поезжай, дружок... Не знаю, — через Святой Крест, на Астрахань — далеко... Лучше тебе пробираться ДЬном на Царицын. Кстати разведаешь, что у белых в тылах... Захвати о^[)1щер-скпе погоны, покрасуйся... Какие тебе — кашгганские или подпол-ковнпчьн?
Он усмехнулся, положил Телегину руку на« нолено, похлопал, как ребенка:
— Поспи часнка два, а я на-ппшу письмо.
Трехнеде,тьный отпуск был, наконец, получен. Вадим Петрович Рощин, разбитый, больной, растерзанный противоречиями, находился в 8Т0 врелут в добровольческом гарнизоне на станции Великокняжеской. Крз'пных боев не было, — все силы красных от-
тянулись южнее, на борьбу с главными силами Деникина. Здесь же, по станицам на реках Мапыче п Сале, вспыхивали кое-где волнения, но казачьи карательные отряды атамана Краснова проворной рукой успокаивали мятущиеся умы: где внушали честью, где шомполами, а где вепгали.
Вадим Петрович уклонялся от }*частия в расправах, ссылаясь на контузпю. По возможности не ходил на офицерские попойки, устраиваемые в ознаменование побед Деникина. И странно, здесь, в гарнизоне, так же, как и в действующей армии, к Рощину все относились с настороженностью, со скры-
ру, как некогда Лжедмитрий, п, если бы можно былр собрать всю кровь, прол1ггую по его бессильной вЬле, то народ, конечно, утопил бы его живого в этом глубоком озере...
Казалось (на это и жмурился Рощин), этот мертвый гимн был единственной идеей у его однополчан... Очист1ггь Россию от большевиков, дойти до Москвы. Колокольный звон... Деникин в'езжает в Кремль на белом коне... Да, да, все это понятно. Но дальше-то что, — самое^то главное? Про Учредительное собрание, например, неприлично было и говорить среди офицеров. Значит: гимн мертвецу?
Что же увлекло этих людей на борьбу и смерть? Рощин жмурился... Подстйвлять грудь под пули и пить спирт в теплушках уже не было героизмом, — устарело. Этим занимались и храбрые и трусы. Преодоление страха смерти вошло в обиход, жизнь стала дешевой.
Героизм был в отречении от себя во имя веры и правды. Но тут опять жмурки, без конца жмурки... В какую правду верил он сам? В великую трашческуго историю России? Но это было истина, а не правда. Правда — в движении, в жизни, — не в перелистанных страницах пыльного фолианта, а в том, что течет в грядущее.
Во имя какой правды (если не считать московского колокольного звона, белого коня,'   цветов на
лась и замахала на Рощпна, будто открещиваясь.
— Здравия желаю, подполковник... Неужели не узнали? Я... Ради бога, что Катя? Здорова? Отчего не....
— Батеньки мои, жив! — бабьим голосом   крикнул Тетькин.
Голубчик мой. Вадим Петро-
вич! — и он припал, обнял Рощи-на, замочил ему щеку слезами.
— Что случилось? Подполковник... говорите все...
— Чуяло сердце — жив... А уж как бедненькая Екатерина Дмитриевна убивалась! — И Тетькин бестолково стал рассказывать про то, как она ходила к Онолн, и он, непонятно зачем, уверил ее в смерти Рощина, Рассказал про катино горе, от'езд.
— Так, так, — твердо проговорил Рощин, глядя под ноги, — куда же уехала Екатерина Дмитриевна?
Тетькин развел руками, добрейшее лицо его изобразило мучительное желание помочь.
— Помнится мне, — говорила, что едет в Екатеринослав... Будто бы даже хотела там в кондитерское заведение какое-то поступить... От отчаяния — в кондитерскую... Я ждал — напишет, — ни строчечки, как в воду канула...
Рощин отказался зайти выпить стаканчик чаго и сейчас же вернулся на вокзал. Поезд на Екатеринослав отходил вечером. Он по-
у лотаов под белым солнцем, от которого длавплся асфальт, под связками Еопченой рыбы листочки на деревьях, сожжен весь воздух, напитанный городской пылью.
"Обнять его, только обнять",_
и красные кругн зноя плыли у Рощина перед глазами. Телегин провалился как сквозь землю.
В тот час, когда погасла степная заря, когда Рощин, забравшись на Вагонную койку, глухо заснул под-стук вагонных колес,
— та, кого он искал, по ком душа его, больная от крови и ненависти,   мучетедьнО затосковала,
— его жена Катя ехала в степи на тачанке. Плечи ее бы.1и закутаны в шаль. Рядом (^идела красавица Матрена Красильникова. Бренчало железо тачанки. Пофыркивали копи. Множество подвод растянулось впереди и позади по степи, скрытые сумраком звездной ночи.
Алексей Красильников, опустив вожжи, сидел на козлах, Семен
— бочком на обочине тачанки.
На телегах,   мокрых от росы, {той вра:кдебностью.
поднимались заспанные головы, выставлялись бороды, хрипели голоса. И уже далеко в степи пела труба скачущего горниста, оповещая о том, что главнокомандующий близко, здесь, в бою, под пулями... ""Опрокинем врага,, та-та-та, — пела труба, — к победе и славе вперед... Для героя нет смерти, но слава навек, та-та-та..."
В м^а^ой хате с выбитыми окошками Иван Ильич нашел Гым зу. Больше никого из штаба полка здесь не было. Гымза сутуло сидел на лавке, огромный и мрачный, рука его с деревянной ложкой висела между раздвинутыми коленями. На столе стоял горшок со щами и рядом туго набитый портфель — весь аппарат начальника особого отдела,
Гымза,   казалось,   дремал. Он не пошевелился, только повернул закричал Чертогонов' гла-за в сторону Ивана Ильича:
лочь...
— Чего на него глядеть, пусти-ка...
— Постой, может, у него какие бумаги. — в штаб его...
— Волоки в штаб...
— Ни! кидаясь. -
ПОДХОЖУ, ■
Он раненый лежит, я видишь сапоги-то,
казалось, успокоение наступало от этого торжественного величия ночи. Мелькнули было в памяти яркие обрывки дня. всего разметанного в кло'п,я ударами пушек, криками разинутых по-звериному ртов, вспышками ненависти, когда бежишь, бежишь, видя только острие штыка и бледное лицо стре-хх^щего в тебя человека. Но воспоминания вонзились в мозг так болезненно, так своротили вдруг череп, что Иван Ильич замычал: скорее, скорее — о чем-нибудь другом...
О чем же другом мог он думать? Либо эти страшные клочья' длительного, не охватываемого воображения, события, — революция, война, — либо далекий, запертый под замок СОН- о счастье — Даша! Он стал думать о ней (в сущности, он никогда не перестава.! думать о ней), о ее беспризорности: одна, неумелая, беспомощная, фантазерка... Сердитые глаза, а сердце, как у птицы, тревожное, по-, рьгвистое, — днтя, дитя...'
В откинутой руке Иван Ильич сжал комочек теплой земли. Закрыл веки. Рассталась — уверена, ЧТО; навсегда. Дурочка... И никто твоих сердитых глаз не испугается... И никто вернее меня не будет любить, дурочка... На-тертппься обид, горьких, незабываемых...
Из-под ресниц у Ива на Ильича выступили слезы, — ослаб от ранения. Под самым ухом начал тыркать, трещать кузнечик. От света звезд кровавое, истоптан-*нов, поле каайлось сет^е.брпстнм. Все црнкрша ночь.:. Иван Е^дьич
— он в меня два раза стрелил, я его не отдам... — И он закричал пленному еще дичей: — Скидай сапоги!
Иван Ильич опять покосился. Обритая круглая юношеская голова вольноопределяющегося отсвечивала при огне. Зубы были оскалены, зрачки больших глаз ме-та.дись, маленький нос весь собрался морщинками. Должно быть, он совсем потерял голову... Резким движением вскочил*. .1евая рука его безжизненно висела в разорванном, окровавленном рукаве. Между зубами раздался тихий свист, он даже шею вытянул... Чертогонов попятплся, — так было страшно это живое видение ненависти...
— Эге! — проговорил из тдл-пы чей-то густой голос. — А"" я же его знаю, у батьки его работал на табачной фабрике, — то ж ростовский фабрикант Оноли...
— Знаем, знаем, — загудели голоса.
Нагнув лоб. Валерьян Оноли закрутил головой, закричал с пронзительной хрипотой:
— Мерзавцы, хамы, кррррас-ная сволочь! В морду вас, в морду, в морду! Мало вас поролп, вешали собаки? Мало вам, мало? Всех за члены перевешаем, хамовы сволочи...
И, ничего уже не сознавая, он схватп-т^ Чертогонова за косматую бороду, стал бить его сапогом в голый живот...
Иван Пльич сейчас же отошел от тедеГи. Грозно зашумели голоса, острый крик прорезал их нарастающий гнев. Над толпой поднялось растопыренное, дрыгающее ногами тело Валерьяна Оноли, подлетело и упало... Высоко поднялся над костром столб мелких пскр...
В похолодневшей перед утром сте пи захлопали кнутами еще ленивые выстрелы, торжественно прокатился орудийный гул. Это колонны Дроздовского и Боровского снова пошли в наступление нз-за ручья Кирпели, чтобы отчаянным усилием повернуть счастье на свою ^сторону.
В эту же ночь коМандарм Сорокин получил из Екатеринодара приказ от непрерывно заседающего ДИКя быть главнокомандующим всеми Лрасными силами Северного Кавказа.
Сообщил ему об этом начальник
Ранен?
— Пустяки, царапина... Провалялся полночи в пшенице... Потерял своих, ■— такая путаница... Где полк?
— Сядь, — сказал Гымза. — Есть хочешь?
Он с трудом поднял руку, отдал ложку. Иван Ильич набросился на горшок с полуостывшими щами, даже застонал. С минуту ел молча.
— Наши дрались вчера, товарищ Гымза. цепи и поднимать не надо: на триста, на четыреста шагов бросались в штыки...
— Поел, будет, — сказал Гымза. Телегин положил ложку. — Ты с.дышал приказ по армии?
— Нет.
— Сорокин — верховный главнокомандующий. Понятно?
— Ну, что ж. это хорошо... Ты впдел его вчера? С брошенными поводьями пер в самый огонь, — пунцовая рубашка, весь на виду. Бойцы, как завидят его, — ура! Кабы не он вчера, — не знаю... Мы еще подивились вчера: прямо — цезарь.
— То-то — цезарь, — сказал Гымза. — Жалко — расстрелять его не могу.
Телегин опустил ложку:
— Ты... смеешься?
Нет, не смеюсь. Тебе все равно этих делов не понять. — Тяжелым взглядом, не мигая, он глядел на Ивана Ильича. — Ну, а. ты-то не предашь? (Телегин спокойно взглянул ему в глаза.) Ну, что ж... Хочу поручить тебе трудное. дело, товарищ Телегин... Думаю я, — пожалуй, ты самый подходящий... На Волгу тебе надо ехать.
— Слушаю.
— Я напишу все мандаты. Я тебе дам письмо к председателю Военного совета. Если ты не сладишь, не передашь, — тогда лучше уходи к белым, назад не являйся. Понял?
— .Надно.
— Живым в руки не давайся. Больше жизни береги письмо. Попадешь в контрразведку, — все сделай, сьешь ВТо письмо, что ли... Понял? — Гымза задвигался и опустил на стол кулак, так что горшок подпрыгнул.. — Чтобы ты знал, — в письме вот что будет: арътия в Сорокина верит. Сорокин сейчас герой, армия за ним куда угодно пойдет... И я- требую расстрела Сорокина... Немедленно, покуда он. революцию не оседлал.
Кем- то, где-то был пущен слух про его ''красные подштаникп'', — так к нему это и прилипло.
В окопах под Шаблиевкой вольноопределяющийся Оноли стрелял в него. Рощин отчетливо помнил эту секунду: гул снаряда с бронепоезда, крик ротного "ложись!" Разрыв. И — запоздавший револьверный выстрел, удар, как палкой, в затылок, и свирепой радостью метнувшиеся восточные глаза Оноли.
Только один человек мог поверить честному слову Рощина — генерал Марков. Но он был убит, и Вадим Петрович размыслил больше не поднимать сомнительного дела против мальчишки.
Его мучило: откуда все же такая ненависть к нему? Разве не было ясно, что он честен, что он бескорыстен, что его поступками руководит только идея величия России? Не за генеральскими погонами он пошел в эти страшные степи...
У Рощина недоставало беспощадно-ясного видения вещей. Ум его окрангавал мир и собьп^я в то, что он сам сч1ггал лучшим и глазным. Неподходящее пропускалось мимо глаз, от назойливого он морщился. И мир представлялся ему законной системой. Происходило это, по всей.вероятности, от врожденного барства, от многах поколений благодушествующих помещиков. Эта исчезнувшая порода превыше всех благ ставила мирное благодушие и навязывала его всему и повсюду. Пороли мужика на конюшне, — ну, что же: покричит покричит мужик и после лозы раскается, ему же будет лучше — раскаянному и умиротворенному. Протестуют векселя, именье идет с торгов, — что ж поделаешь? Можно прожтггь и во флигельке, в лопухах и крыжовнике, без шумных пиров: пожалуй, что так и душе будет покойнее под старое^ лет... Никакими усилиями судьбе не удавалось сбить с толку благодушествующего помещика. И вырабатывалось у него
особое мягкое зрение — видеть во всем лишь прекраснейшее и благороднейшее!
Это отсутствие едкого взгляда на лила и поступки было и у Вадима Петровича. (Правда, события последних лет сильно потре-па.те его романтизм, вернее
от него остались одни лохмотья.) Ему теперь постоянно приходилось жмуриться. Вот отчего он уклонялся, например, от посещения офицерского собрания.
Эти люди, — горсточка офицеров и юнкеров, — должны были, по его понятию, нос1т., как крестоносцы, белые одежды; ведь они подняли меч против взбунтовавшей ся черни, против черных вождей, антихристовых или германских -~ чорт их там разберет^^^— слуг и приспешников. (С этим зарядом идей Рощин и попал на Дон.)
Но на офицерских попойках было дико слушать шумное бахвальство под звон стопочек, похвалы братоубийственной лихости. Эти молодые, когда-то изящные лица "крестоносцев" обезображены нетерпением убивать, карать^ мстить; вот они, стоя со стопочками Девяностопятиградусного спирта, поют мертвый гимн тому, кто бы[л нлч-Т(?жнейппш; из . людей, был'расстрелян, сожжен, развеян по вет^
ные под штаники , большевичок".
Все чаще с горящими от стыда ушами он вспоминал последний разговор с Катей. Она сжимала руки, задыхалась от волнения, будто из-пПд ног Вадима Петровича сыпались камешки в пропасть. "Нужно делать что-то совсем другое, Вадим, Вадим!!."
Ему еще трудно было сознаться что Катя, должно быть, права, что он безнадежно запутывается, что все меньше понимает — откуда берется, растет, как кошмар, сила "взбунтовавшейся черни", что сгоряча об'яснять, будто народ обманут болщевикамп, — глупо до ужаса, потому что еще неизвестно, кто кого призвал: большевики революцию пли народ бо.ть-шевиков, что ему сейчас больше некого обвинять, .— разве самого себя.
Катя была права вО всем. Из старой жизни она унесла в эти смутные времена одну защиту, одно сокровище — любовь и жалость. Он вспоминал, как она шла по Ростову, в платочке, с узелком,
— кроткая спутница его жизни... Милая, милая, милая... Положить голову на ее колени, прижать к лицу ее нежные руки, сказать только: "Катя, я изнемог..." Но нелепая гордость сковывала Вадима Петровича. На пыльной улице станицы, в строю, в офицерском собрании появлялась его худая фигура,- будто затянутая в железный корсет, голова, совсем уже седая, высокомерно поднята... "Елочки точеные, — говорили про него, — тон держпт, подумаешь
— лейб-гвардеец, сволочь пехот^ ная..."
Он послал Кате два коротеньких письма, но ответа не получил. Тогда он решил написать подполковнику Тетькину. Но в это время пришел отпуск, и Вадим Петрович сейчас же выехал в Ростов.
В полдень с вокзала взял извозчикам Город нельзя было узнать. Садовая улица чисто выметена, деревья подстрижены, нарядные женщины, все в белом, гуляя по теневой стороне, отражаются в зеркальных окнах магазинов.
Рощин вертелся на извозчике, ища глазами Катю. Что^-за чорт? Женщины, как из забытого сна,
— в шляпках со старомодными перьями, в панамах, белых шарфах... Белые ножки летят по вымытому мрачными дворник^^аи асфальту, ни Одного .пятнышка кро^ ви на этих белых' чулочках. Так вот зачем стоит заслон в великокняжеской! Четвертую неделю бьется Деникин с красными полчищами! Вот она г— простая, "как апельсин", правда ;белой войны!
Рощин горько усмехнулся. На перекрестках стояли немцы в тошно знакомых серозеленых мундирах; в новеньких фуражках — свои, домашние I Ах, вот один выбросил из глаза монок.ть, целует руку высокой смеющейся красавице в белом...
Извозчик, поторапливайся!
Подполковник Тетькин стоял у ворот своего дома. Вадим Цетро-вич, подъезжая, выскочил из пролетки и увидел, что Тетькин пятится, глаза его -округляются; вылезают, толстенькая* ^ука подня-
го класса, сел на жесткий дубовый диван, облокотился, закрыл ладонью глаза — и так на долгие ча-
штыках и прочее) нужно убивать шел в залу для ожидания ^1ерво■-русских мужиков? Этот вопрос начинал шататься в сознании Вадима Петровича, зыбиться, нак отражение в воде, куда бросили камень. Т)т-то и начиналось его мучительное расщепление. Он был чужой среди однополчан, "крас-"  "едва   ли не
по сапогам его хлестали репьи н кашки. Пахло конями, полынью. Катя думала в полудремоте. Ветерком холодило плечи. Не было края степи, не было края дорогам. Из века в век шли кони, скрипели колеса, и снова   идут, как тени
сы остался неподвижным...
Кто-то, с облегчением вздохнув, сел рядом с Вадимом Петровичем, видимо надолго. Садились до зто-го многие, посидят и уйдут, а этот начал дрожать ногой, ляжкой, — трясся весь диван. Не уходил и не переставал дрожать. Не отнимая руки от глаз, Рощин сказал:
— Послушайте, вы не можете перестать трясти ногой?..
Тот с готовностью ответил:
— Простите, — дурная привычка. — И сидел после этого неподвижно.
Голос его поразил Вадима Петровича: страшно знакомый, связанный с чем-то далеким, с каким-то прекрасным воспоминанием. Рощин, не отнимая руки, сквозь раздвинутые пальцы одним глазом покосился на соседа. Это был Телегин. Вытянув ноги в грязных сапогах, сложив на животе руки, он, казалось, дремал, прислонясь затылком к высокой спинке. На нем был узкий френч, жмущий подмышками, и новенькие подполков-ничьи погоны. На худом бритом загорелом лице его застыла улыбка человека, отдыхающего после невыразимой усталости...
После Кати он был для Рошина самым близким человеком, как брат, Евк дорогой друг. На нем лежал свет очарования сестер
Даши и Кати... От изумления Вадим Петрович едва не вскрикнул, едва не кинулся к Ивану Ильичу. Но Телегин не открывал глаз, не шевелился. Секунда миновала. Он понял, — перед ним был враг. Еще в конце мая Вадим Петрович знал, что Телегин — в Красной Армии, пошел туда своей охотой и — на отличном счету. Одет ой был явно в чужое, быть может, похищенное у им же убитого офицера, в подполковничьи погоны (а всего он был штабс-капитан царской армии)... Рощин почувствовал внезапную липкую гадливость, какая обычно кончалась у него вспышкой едкой ненависти: Телегин мог здесь бьггь только как большевистский контрразведчик...
Нужно было немедленно пойти и доложить коменданту. Два месяца тому назадч Рощин не поколебался бы ни на мгновенье. Но он прирос к дивану, — не было силы. Да п гадливость будто от-хлын^^ла... Иван Ильич, — красный офицер, — вот он, рядом, все тот же —г усталый, весь — добрый... Не за деньги же^пошел, не для выслуги, -— какой вздор! Рассудительный, спокойный человек, пошел потому, что счёл это дело правильным... "Так же, как я, как я..,^ Выдать, .чтобы через час муж Даши, мой, катин брат, валялся без сапог под забором на мусорной куче..."
Ужасом сжало горло. Рощин весь поджался;.. Что же делать? Встать, уйти? Но Телегин может узнать его — растеряется, окликнет. Как спасти?
НвПОДВИЖНО,;;ТОЧНО спящив, си-
дели Рощин и Иван Ильич близко на дубовом диване. Вокзал олу-^ стел в ЭТОТ час. Сторож закрыл перронные дверн. Тогда Телегин проговорилу не открывая глаз: — Спасибо, Эадим, У Рощина отчаянно задрожала рука. Иван Ильич легко поднялся и пошел в выходу на площадь спокойной; походкой, не оборачиваясь. Минуту спустя Рощин ки-* нулся вслед за ним. Он обежал кругом вокзальную площадь* где
древних кочевий...
Счастье, счастье"— вечная тоска, край степей, лазурный берег, ласковые волны, мир, изобилие.
Матрена вгляделась в катино лицо, усмехнулась. Опять только топот копыт. Армия уходила из окружения. Батько Махно велел иг-. ти тихо. Тяжелые плечи Алексея сутулились, — должно быть, одолевала дремота. Семен сказал негромко:
— Не отбиваюсь я от вас... При чем — Семен, Семен... (Матрена коротко вздохнула, отвернулась, глядела в степь.) Я Алексею говорил еще весной: не ленточка мне матросская дорога, дорого дело... (Алексей молчал.) Флот теперь чей? Наш, крестьянский. Что же, еслп мы все разбежимся? Ведь за одно дело боремся, — вы здесь, мы — там...
— А что   тебе   пишут-то? — спросила Матрена*
А пишут, чтобы беспременно вернулся на миноносец, иначе будут считаться дезертиром, вне революционного закона...
Матрена дернула плечом. От нее ' так и пышало жаром. Но .— сдержалась, ничего не ответила. Спустя время, Алексей выпрямился на козлах, присду1пался, указал ъ темноту кнутовищем:
— Екатеринославский скорый...
Катя вглядывалась, но не увидала поезда, уносившего на верхней койке в купе спящего Вадима Петровича, — только услышала свист, протяжный и далекий, и он пронзительной грустью отозвался в ней...
В Екатеринославе прямо с вода-зала Вадим Петрович пошел по кондитерским заведениям, справляясь о Кате. Он заходил в жаркие кофейни, полные мух на непротертых окнах и на марле, покрывающей сласти; читал коленкоровые вывески: "Версаль", "Эльдорадо", "Симпатичный уго-
лок", — из дверей этих подозрительных ресторанчиков глядели на него выпученными, как яичный белок, глазами черномазые усачи, готовые, если понадобится, приготовить шашлык пз^чего угодно. Он справлялся и здесь Потом стал заходить подряд во все магазины.
Беспощадно жгло солнце. Множество пестрого народа шумело и толкались на двойных аллеях под пышными ясенями Екатерининского просле^. Звенели ободранные трамвайчики. До войны здесь создавалась новая столица Южной Украины. Война приостановила ее рост. Сейчас под властью гетмана и охраной немцев город снова ожил, но уже по-иному: вместо контор, банков, торговых складов, открывались игорные дома, меняльные лавки, шашлычные и лимонадные деловой шум и торговое движение сменились истерической суетой продавцов валюты, бегающих с'небритыми щеками, в картузиках на затылке, по кофейным и перекресткам, выкриками непонятного количества чистильщиков сапог, и продавцов гуталина — единственной индустрии того времени, — приставаниями зловещих бродяг, за-вываниНми оркестриков из симпа-.
ТИЧНЫХ  уголков,  бестолковой ТОЛг
котней праздной толпы, которая жила куплей и продажей фальшивых денег и несуществующих .товаров.
'Оо^ен'э оинеж1го^о(1и)
МОНТРЕАЛ
Граждане, желающие лодписатьсгя на '!Ввстник" или " продолжить свою^^подпиону, могут сделать это через нашего йресс-агента гргна А. Роианюка в помещении Феде» рации на  1221   (?т, Лоурено ул