СРЕДА, 20 июня, 1945
1Ш
1^
т
т
(15)
Коротким "угу" или кивком головы можно давать своему собеседнику любое направление мысли. Иногда на полуслове, как с этим Артамоновым, Игнатий Порфирье-вич прерывает собеседника мед-денным движением руки, достающей из внутреннего кармана визитки чековую книжку. Посетитель, как завороженный, уже больше не отрывает от него немигающего взгляда. Игнатий Порфирье-вич пишет некую сумму с тем или иным количеством ноликов и протягивает чек, как давеча Артамонову. Немое восхищение в глазах получателя. Можно быть уверенным в результате. Важно только это первое движение руки к протянутому чеку. Если его не было — разговаривать бесполезно. Такой человек перестает существовать, его уже не принимают. Но что-то редко Игнатию Пор-фпрьевичу встречаются такие люди
— Я даю столько, сколько стоит человек. Ни больше, ни меньше. За него самого, а не за его услуги. Па услуги дают парикмахеру. Он вас делает красивым. А эти? Йортят нервы, машеют думать.
Манус знает; о нем поговаривают в Думе, что он эмиссар Вильгельма, глава шпионской органи-вации, заклятый враг России. Доказать этого нельзя. Это вздор! Он петроградский первой гильдии купец, крупный банкир, делец, но в пределах абсолютной законности, поскольку на Руси существует законность и на нее мсшно опирапъ-ся. Он крупный держатель акций Международного коммерческого банка, член [правления и директор ряда промышленных предприятий. Он ведет крупные дела, участвует в финансовых предприятиях, связанных с германским капиталом. Да. И не собирается от этого отказываться.
Война — случайная и глупая вещь. Войну начинают и кончают, когда выгодно. На это у него свое твердое мнение, н он его не прячет в карман.
Никаких "директив" ни он не дает, ни к нему не идет из-за кордона. Чепуха! Пинкертонщина! Копейки не стоит! Он делает свое личное дело. Если это дело нарушу тем, кто за линдей идиотских окопов, тем лучше. Он помогает вм настолько, насколько они ему Вужны.
Подумаешь, немецкие деньги! Ну, немецкие! Тем лучше, что они имеют хождение здесь! Вы же сами пользуетесь процентами! И получаете за них все, что вам надо! И пушки, и подметки и еще там что... А если будут францу.зские, английские? Тогда что? '.Зучше будут пахнуть? Деньги — это деньги. Каждый зарабатывает себе капитал, как умеет!
— А! Савелий Онигимовнч! Очень рад! Очень рад! Садитесь. Сигару...
Из-за прищуренных красноватых век приветливо и оживленно сияют голубые глаза. Розовые пальцы кончиками коротко стриженных ногтей пододвигают коробку с сигарами.
Этот визитер обойдстгя и без чека. Он вполне ра.чдсляет деловую точку зрения Игнапгя Пор-фирьевича. У него у самого крупное дело. Хлеб. Штука сказать! В наше время — хлеб! Хлеб дает куда больше процентов, чем все капиталы, лежащие в сейфах Международного банка.
Савелий Онисимович сразу приступает к делу. У него недолгий, но весьма серьезный разговор. Он хмурится, он недоволен. Манус слушает, кивает головой, но это не мешает ему думать.
"Германии, сепаратный мир! Ай-ай, какие страшные Ьтова! Да. Германия, сепаратный мир с нею ему нужны. Не понимаете? На эту основу — очень крепкую основу, смею вас уверить! — всего лучше ложится его, Игнатия Пор-фирьевнча, пряжа."
— Вам нравится сигара? Замечает, как смешно держит
Ерандаков сигару — двумя напряженно вытянутыми пальцами и морщится от дыма, потому что курить не любит, а курит из уважения к хозяину.
Манус слущаег толковые слова умниць1^посетителя, . взвешивает их, соглащается кивком головы и не прекраП(ает монолога/ обращенного самому себе. Он вознаграждав* ;лм себя за в^1нужденное бездейЬтаиё^д
моё спокойствие, дорого ему стоя-щее^.Ш^Щнйнйк^;^^ пит, клокочет, ему трудно приноровиться, к этой тяжеловесной-поступи. Он, бы давно уже хлопал Ерандакова по; коленке, смеялся бы. открывалки 8акр1лвал,,бы ящики Ши8Щ«йл|бы|Щ|те^^ одвовременно, отдавая приказания
положение обязывает.
У него есть прекрасное средство для того, ^обы "локализовать" свою бунтующую, не Отработанную энергию. Ножницы. Он сам это выдумал. Сейчас о чем он думал? Ах, да! О прочной основе для его пряжи. Неплохое сравнение. Да. Ему нужен именно такой царь. Именно такая царица! Именно такая Россия. Ему нужен такой мужик, как Распутин. И такая вот болтливая, бесправная Дума. Нужен приток средств из Германии, дешевые германские товары *и машины. Нулшо, чтобы из России шла рожь самым блилсайшим путем, то есть в Германию. Для этого нужны железные дорога... Кстати, сейчас расскажу Ерандакову мой проект железнодорожного займа, это его заинтересует... Ну вот, он сам — точно меня подслушал. А ведь его никто не считает эмиссаром императора Вильгельма,
— Хлеб надобно везти за границу, — говорит Савелий Онисимович. хмуря брови и посапывая носом от щекочущего ноздри сигарного дыма. — Довольно ему лежать зря. Всем хлебец нужен. Война войной, а человек по человечеству, по-христиански должен человеку от излишка давать...
Манус обрадованно подхватывает: "Нот вам истинно русский, православный базис''.
— Я ведь не против войны был, — продолжает Ерандаков и в эту минуту становится похож на писателя Лескова, судя по его позднему портрет)-, — такое же хмурое, умное и острое выражение глаз. Манус слушает, люоуется гобсседником.
— Отчего же... К теплому морю дорожка нам то;ке нужна. Ой, как нуисна! Чего там говорить... Ну. повоевали бы месяц, четыре там. пить — цена хорошая, а больше платить — пустой азарт. Не торговое дело — так я скажу. Не вышло, бог не дал. не потянуло на нашу сторону, с другого конца взяться нужно...
Мириться, значит? — хитро
спрашивает Манус. и гладки совсем прячутся за светлыми ресницами.
— Ну, там как хочешь называй! — резко и недовольно обрывает его р]рандаков. Он не любит, когда его ловят на слова. Сигара окончательно становится ему противна. Куда ее сунуть? Он гневно тычет ее в подсвечник, рассыпает по столу пепел.
— Не мириться, а сторговаться по-божески, умненько!
И, встав во весь свой рост, широкий, грузный, хмуро смотрит на восхищенного ]\1ануса.
Так как, значит? Согласен вариваться, конспирировать.
с огромной собольей муфтой в руках, в ширококрылой шляпке на пепельных волосах. Она артистически подгримирована, пахнет от нее очень тонкими духами.
В живом пламени двух нагоревших свечей она кажется молодой. Игнатий Порфирьевич расплывается в лубке, целует ручки, помогает баронессе усесться в уголок громадного   дивана, на холодной коже. Она подбирает под себя ножки в малиновых туфе.тьках. Она прищуривает подведенные глаза на замаслившиеся, глазки Мануса, старается прочесть в них то впечатление, какое произвел ее неожиданный визит. К этой встрече баронесса готовилась давно. Она хорошо обдумала свое .поведение и тон и направление предстоящей беседы. Игнатия Порфнрьевича она встредала изредка на вернисажах и артистических   жур({)иксах. на которых допускалось свободное общение представителей разных слоев общества.   Время от времени Марья Карловна обращалась к помощи и совету Мануса. по некоторым щекотливым вопросам. Баронесса играла на бирже, но никогда не теряла головы, действовала с присущим ей пристальным расчетом. Игнатий   Порфирьевич не раз восхищенно отмечал это ее качество. Она в свою очередь с перво го же дня знакомства с ним почувствовала в нем силу, которой пренебрегать не следует. II не потому только, что этот" толстенький, короткий человек ворочал большими делами, как банкир, финансист европейского размаха, комбинатор, а потому, что в его сетях. — она зто сразу    почуяла, — барахталась такая отменная рыбешка, которая и сама способна была сглотнуть любого властительного осетра. По случайным  обмолвкам, намекам, сплетням ей удалось с достоверностью установить денежную и деловую   зависимость   от Мануса самых безупречных в глазах света общественных деятелей, сановников, государственных мужей всех политических окрасок и верований. Но что всего более возбудило тонкое чутье баронессы, так это разгаданное общее   направление, в каком следовала деятельность Игнатия Порфнрьевича. Спокойно и деловито этот короткий человек не только извлекал материальную выгоду, но выполнял какую-то большую государственную задачу. Марья Карловна легко разгадала направление его деятельности. Оно вполне совпадало с ее вкусами и чаяниями. Оставалось только соединить свои виды с задачами более крупного игрока. Незачем раскрывать свои карты, не о чем сго-
На-
с моим предложением? Насчет му- ДО только войти в русло. Она давно
бы это сделала, если бы не Костя. Константин Никанорович, этот сладостный крест, многого не способен понять... Он оказался чрезвычайно негибким человеком. По существу, он делал то, что от него ждали, но от случая к случаю, ради собственных, очень узких, выгод. А надо было служит делу. Принять на себя долю круговой поруки, негласно зачислить себя в ряды группы лиц, идущих в одном направлении. Незримым и все.мо-гущим духом, руководящим этой группой, был, несомненно, Манус. В нем баронесса и решила найти свою опору.
"Что прикажете делать товарищу министра Смоличу?"
Так просто этого не спросишь. Но существо разговора должно свестись именно к этому. И нужно во что бы го ни стало добиться ответа и расшифровать его, как бы он ни был затушеван. Время не терпит. По всем данным, собранным Марьей Карловной, положение очень острое. На фронте готовится большое наступление, Алексеева прочат в диктаторы. Шуваев^ хотя и тормозит работу Особого совещания, но все же далеко не "свой человек" и продолжает начато^ Поливановым. Сухомлинов^ сидит в Петропавловской крепости, несмотря на возмущение государыни. Васильчикову выслали из Петербурга., Распутина едва не убили. И именно теперь человек, которому обязаны разоблачением низости Хвостова, спасением жизни Григория Ефимовича, предупреждением готовящегося вооруженного бунта на Путиловском заводе, человек этот почему-то- рказал-
ки?
— А конечно же! А боже мой! Это же настоящий деловой разговор! — не удерживается от вскрика Игнатий Порфирьевич и тоже встает, трясет тжкелую руку Ерандакова. провожает его до двери.
— Настоящий деловой разговор! — повторяет он, когда дверь бесшумно захлапывается за посетителем. — "Ха! Парламентаризм! Англия! В этой стране. Два дня Ерандаков не дает вам муки... А ну-ка! Какие запросы помогут? Какие продовольственные комитеты разбер)тся? Больные головы! Они хотят сделать Россию промышленной страной! А у самих мокро под носом, когда рабочие ходят с флагами по улицам... И кричат караул, и зовут рабочих в свои комитеты, и рассказывают им о свободе и своей ответствен^ ности! Кому нужна ихняя ответственность? Кто им поверит? Я шевельну пальцем, Ерандаков не даст муки — и все они полетят к чорту! Одного, другого — выбирай какого хочешь! Родзянко, Милюкова, Гучкова..."
Манус сжал розовые кулаки, посмотрел с веселой усмешкой сначала на левый, потом на Правый кулак, стукнул их друг -^-друга и распустил пальцы ладошка к ладошке.
— С этим вопрос покончен! -г-говорит он громко,, й тотчас же гримаса испуга, злобы сжимает ему челюсти. Он с трудом открывает рот:, дышит, как рыба, вынутая из воды, учащенно, тяжело. Глаза его на этот раз широко открыты, голубизна их помутнела. Он хочет топать ногами, стонать, это бы облегчило его. Но нельзя. Он приучился сдерживать свой порывы, Дал;0 ;:оставаясь ■; • в^ Но:кницы... где ножницы? , -■:;-0н; спешите к^^^
но ^*за спиной ;(вЩ:^^
ся в тени, на волосок от явной немилости... Справедливость долйсна быть восстановлена! ■
форму', случайных сетований,- баронесса передала ]У^анусу'положение дел.. Она отнюдь не придавала
диеаиоп у11а1в роит' 1е8; йеих Р^УЗ <зи'ип188еп1; *ап<; Й'1п1ег(в18 соттегс-1аих еп геаиЪе йисипе д1Уеггепсе8 роИидиев пе верагеп*'""). Не правда ли о^ень умно? Я никак от него не ожидала!
Глаза ее удыба,ются и вместе с тем серьезны, внимательны.
Игнатий йорфирьевич принимает этот взгляд как долгожданный подарок. Можно подумать, что ему признались в любви,- лицо ег(^ сияет невинным блаженство^г.
— Я смотрю на вас, баронесса, и мне кажется, что ко мне возвращается молодость!
Розовые руки Мануса прижимаются молитвенно к груди.
Баронесса невольно отодвигается подальше, глубоко прячет рука в соболью муфту, в упор смотрит на Мануса. Манус молчит и дышит тяжело. Это не притворство. С'ежившаяся комочком, сорокалетняя, худая, чахоточная женщина, закатанная в соболя, неудержимо тянет его к себе. Но мысль Мануса все так же холодна и расчетлива. Он ничего себе не позволит. Он знает, чего она добивается. Ей незачем было выдумывать свою французскую фразу, будто бы сказанную великим князем. Ее карты давно ему известны. Так пусть же научит играть < вое го Костеньку. Никаких советов он ей не даст. Соображай сама.
— Мы с вами понимаем друг друга с пол5'слова, баронесса. .— говорит он, — даже без слов. Идите с той карты, с какой считаете нужным. И всегда останетесь в выигрыше.
Теперь от слов его веет сугубой корректностью. Он встал, обдернул визитку.
— Справедливость В( егда торжествует, — говорит он без улыбки.
Как это понять? Как обещание? Она габким движением соскальзывает с дивана.
— Спасибо, дорогой Игнатий Порфирьевич, вы меня ггешили.
Снова чековая книжка распластана на зеркальном стекле письменного стола, золотое перо выводит некую цифру и четыре нолика.
Разрешите мне вручить вам, баронесса, этот мой маленький взнос на ваши начинания... Я много наслышан о возглавляемом вами комитете "доброй воли". Замечательная идея! Сократить свои расходы, поступиться своими прихотями в дни народного бедствия!
Он опять забавен и мил. Он оправляет на ней соболий палантин, задерживает на нем свои пальцы.
— Вы наход1гге, что этот мех
— расточительная прихоть? — смеется баронесса.
— О. что вы! Помилуйте!
— Завтра я его продам и на вырученные деньга пошлю от вашего имени подарки.
— Вы злая,—бормочет Игнатий Порфирьевич и целует ей руки по очереди одну за другой, — и вот вам за это. Сделайте мне маленькое одолжение. При ветрея^, с Константином Никаноровичем передайте ему, что его зачем-то очень хочет видеть генерал Артамонов. Он только что был у меня. Чудесный старик, и. знаете, из тех настоящих героев — рубак, чудо-богатырей!
Говоря это, он незаметно нажимает заветную кнопку. Тотчас же в дверях —^ услужливый секретарь.
— Простите, Игнатий Порфирьевич... я помешал? Но вы просили напомнить вам, что к шести должна быть подана машина. Сейчас ровно шесть, художник Гру-жицкий ждет вас...
— О, убийца! — окрикивает Манус и потрясает над головой руками.— Он меня режет по кусочкам каждую минуту! Что мне делать с этим молодым человеком?
Секретарь смущенно улыбается. Баронесса грозит ему пальцем.
-— Не смейте мучить бедного ИгнаТия Порфиръевича! — И проходит величественно мимо секретаря. Когда захлапывается' за нею дверь, Мнус гаипйт:
— Никого! На полчаса я умер. Грушнпцкого отведите в голубой кабинет... И прикажите подать ему коньяк. Пусть пьет, Бурдукова попросите разыскать Манусёвича
— пусть тот найдет в "Астории" генерала Артамонова — он ткм остановился и попросит рас-сказа1ть свою ксторйк>..ч Особенно об Орлове. Запомните? ,Орел ^ царь — птица. Завтр»а, не позже двух, пусть: едут к Смоличу и сообразят. Запомните?
Он один. Вожделенная минута.
Визитка аккуратно повещена на спинку кресла. Рукава тонкой голландского полотна, в голубую полоску подкрахмаленной рубашки засучены. В -коро-исопалой розовой руке прекр1асные ножнягри;^ нажим и тонкая ленточка глянцо-
за ней другая, третья... Накипай-щее раздражение, тоска, из каких-то темных недр . подымающийся страх свертываются, уползают, оставляя только щемящий холодок в желудке... Давайте разберемся как следует. В чем дело? Что вызвало это состояние, похожее на болезнь?
Откуда пришла тревога? Ерандаков напомнил о секвестровании Путиловского   завода... Конечно, большая потеря... Но нет, не то... это уже неверстано. Что еще? Артамонов рассказал о каком-то пойманном   шпионе... Ему сообщил Иванов, что следователь по особо важным    делам   при штабе его фронта, прапорщик Орлов, уличил в шпионаже около двенадцати человек агентов 11-й армии, и Сахаров поднял целый скандал... .Ну, это пустяки... У Батюшкина все агенты "дврйные", и никто их не ловит... Но тут что-то еще. Да. Среди них полковник Артур Штюр-мер. А, подумаешь! Нет, не то... Если Костенька Смолич сумеет красиво обставить военную контрразведку, и охранка проглотит ее... баронесса может считать, что дело сделано — ее Костеньке я гарантирую карьеру... И потом, с какой стороны это меня касается, я вас спрашиваю? Что я, плачу этим двойным жуликам жалованье или веду с ними знакомство? Ерунда! Не то. Еще что-то Артамонов плел о боевом духе и об усиленном подвозе снаряжения... Знащгг, будет больше дыму, только всего... Ушел Иванов — есть Эверт. Этот умнее. Ах, да, умер Плеве... Неважно. У нас найдется таких людей добрый десяток. Алексеев собирается получить диктаторские полномочия? Ну, это совсем вздор. Против этого' даже наши зубоскалы из "блока". Сам Родзянко полезет на дыбы! Тоже еще компания! Идиоты. Они играют с огнем. С огнем! Им всем, и Гучкову, и Пуришкевичу, решительно всем оторв^•т головы, вот что! Эти же самые, которым они кричат... Народ. Ага! Стоп. Ну, конечно, вот я уже опять вол-н.уюсь. Рука дрожит. Кривая ленточка. Это началось, когда Ерандаков сказал: "Народ больно упрям нынче стал". Да, Вот. Он сказал: народ стал нынче упрямый... Он сам не понимает значения этих слов. Я тоже сразу не понял. Но мне стало нехорошо. Не упрям. А сильнее, чем полгода, три месяца тому назад!
Вот! — громко произносит Манус и чувствует, как холодный пот покрывает его тело. Он стискивает зубы, упорно режет, режет тонкими полосами все новые и новые листки бумаги. Перед ним на столе целый ворох переплетающихся, колеблющихся от его уча-
ем, сплоченно, ооразовав сильную партию вокруг ймператрища., Ош
щщ понимает.^
имеет .харак-
Манус. — Вы теперь здесь? А где вы были, когда я звонил.-' Тогда вас не было! -
И без всякого перехода, совершенно спокойно, обычным своим соНным голосом:
— Что, Грушницкйй уже пьян? Скажите ему, что мы едем. И не забудьте передать Бурдукову: орел — царь — птица... '
— Уже исполнено, Игнатий Порфирьевич.
— Отлично.
Он ищет глазами свою визитку. Секретарь торопливо подымает стул, встряхивает визитку и подает ее патрону.
Манус, чуть скосив на секретаря глаза, благодушно бурчит:
— Вы что сегодня? Именинник? Очень хорошо выглядите, честное слово. Иди опять влюбле-
тёр. ЙеЙ1щ -должны. знать, что у них здесь не/ТОЛЬКО преданные помощники, но и убежденные, идей ные друзья. Вильгельм должен быть уверен, что с ним говорит сила, имеющая • власть, сумеющая сохранить эту. власть, когда мир будет подписан.
Константин Никанорович молчит, ошеломленный. Его деятельный чиновничий ум ищет в словах баронессы точку опоры. Это не работа мысли в подлинном смысле сюва. Скорей "всего это похоже на автоматическое напряжение мышц, какое проявляет гусеница, внезапно подоплзшая до конца былинки и шевелящая в воздухе своими присосками.
— Костя, ты слушай, — гово-вы, Игнатий Пор-       баронесса с большой твердо-' стью и спокойствием, усадив его
не хочет скандала... Расп.у-
щенного дыхания белых змеек.
Тогда надо" было заключить мир. Полгода назад. Когда Григорий Ефимович говорил с Александрой о предложении датского короля. О беседе Андесена с Вильгельмом. Тогда же Писала Васильчикова. А теперь... теперь... А, чорт! Неужели поздно? Что делает у нас охранка? Что делают у нас жандармы, я вас спрашиваю, ваше высокопревосходительство господии Штюрмер?
Ножницы звякают о стекло, белые змейки сплываются на ковер. Манус отшвыривает кресло с такой силой, что оно падает, увлекая с собою визитку. Потный, бледный, с нестерпимо зудящими веками, Игнатий Порфирьевич идет к окну и дергает , тяжелую портьеру. Она не распахивается. Он нащупывает рукою плетеный шелковый шнурок и обрывает его. Одна половина портьеры чуть отолг вигается. Манус видит улицу, тускло млеющие под весенней капелью фонари, прохожих, зонтики, петроградские' предобеденные сумерки... Манус стоит недвижно, расставив ноги. Цо этой улице девятого января шли толпы. Рабочие. Народ.
В пятнадцатом году в этот день они не шли. Что станут они делать 9 января 1917 года? Он, Манус, ничего не имеет против беспорядков в тылу и на фронте. Этому все благоприятствовало: и лод'ем цен, и плохой подвоз продовольствия, и гниющее мясо, и неразрываюЩие-ся снаряды, и мобилиз ада нужных для производства» рабочих. Но он, Манус, не хочет, не может допустить, чтобы весь труд его жизни рукнул. Об этом следует подумать всем этим Гучковым! Скажите, пожалуйста, — трудно скинуть царя! Или выгнать Штюрмера!
— Я его сам в три шеи, если он не разгонит Особое совещание, — говорит Манус, глядя на свое отраженье в темном стекле окна. —' Я сам разделаюсь • с Распутиным, если он не сорвет наступление. А где царь?' Я его не; вижу, Разве он ёп^е тут? Дураки I Вы' не знаете, чего хотите. Вы смерти своей хотите! А ;Я не хочу,: Нет! I
Он тянет воротничок, ему душно. Он кричит во все горло: -
Думать научитесь, идиоты!-
дум^тьТ \/; -
пы?
— Ну, что фирьевич...
— Ничего, будьте именинником. Считайте за мной подарок.
II
Смоличу не удалось сесть на место Хвостова. Мало того, ему на.-мекнули, если
тин косился. Ему донесли, что брат товарища министра, Преображенский офицер, подстерегал его с оружием в руках... Все меньше мог Константин Никанорович проявлять свою инициативу в "высокой игре".
А тут еще нелады с баронессой. Она давно утратила обаяние как женщина и 5томляла как ментор. ЕЙ хотелось видеть в любовнике государственного мужа, а он был только-чиновником. Человеком, для которого движение по службе и сопряженные с этим маневры было единственным, что руководило его действиями.
— Администрация дол;кна быть вне партий, как и армия, — раз-
рядом с собою на диван. — Я много думала. Я говорила с Анной Вырубовой. Дело не в смене министров, более или менее послушных. Дело не в том, чтобы сломить вожделения Государственной думы и чтобы он сидел смирно, ^^р^ д.^,^^ Родзянок, мечтающих
пролезть к власти. Дело в ясной программе — не оборонительной, как сейчас, а наступательной! Видишь, и я заговорила военным языком, — перебивает она себя~и-ч; ободряющей улыбкой сжимает ку Константина Никаноровича, беспомощно кинутую им на край дивана. — Сепаратный мир с Германией — вот наша программа. Ее помощь — в укреплении самодержавия в России. Взамен этого, с нашей стороны, торговый договор... Подробности сейчас не важны. Когда что-нибудь нужно лоза реза, не жаль каких угодно жертв... Все дело в ясности пели. Служить некому, пойми! Царь беспомощен. Монархисты, спасающие чистоту царского имени своей травлей Распутина, только играют наруку Думе. Вы сами, министры и ты в том числе, назначенные по указу его величества, не знаете, что все эти назначения скреплены директивой, идущей от немецкой    контрразведки, ■— вы
драженно говорит он баронессе. Мы можем бороться за свои преимущества, даже интриговать, но только в своей сфере — в служебной. Мы — власть исполнительная. Надо это помнить. У каждого из нас — точные пределы влияния и действия к рамках существующего закона. Мы служим по назначению его величества!
— Ты уверен? —'с иронией спрашивает баронесса.
На этот раз она решила быть настойчивой. Разговор с Манусом убедил ее в том, что линия, избранная ек1, совершенно правильна.
— Ты уверен? — повторяет она с еще большим упорством, заметив, что ее первая реплика не дошла до сознания Кости.
— Ах, пожалуйста, без демагогии! — взвизгавает Смолич, прерванный в разбеге своей речи.
Дело не в том, как добиваться назначения, а кто его скрепляет на законном основании! Я могу добиваться большого, но отнюдь не иного! В пределах выработанных норм и традиций! А вы их своими партиями пытаетесь расшатать!
— Боже меня упаси!
— Да, вы, вы! Плевать мне на всех этих воинствуюш:«х монархистов, кадетов, л^^"бералов и прочая! Если ты надел форму — потрудись служить! Я выполняю спои обязанности, как товарищ министра— вот и все! Никто не запретит мне стремиться выше и перегонять других! Даже сшибать того, кто мне мешает пройти... Но ломать лестницу я не собираюсь и не позволю другим, пока здание, в котором я. живу, стоит на месте. Поняли?
Баронесса выдерживает паузу и начинает говорить только тогда, когда Константин Никаноровпч приходит в себя и взг.1ядывает на нее злыми, но осмысленными глазами.
— Однако, — говорит Марья Карловна и затягивается пахитоской, — это здание уже разваливается, и приходится думать о переезде, если не хочешь погибнуть под обломками.
— Вздор! Если ты говоришь о революции или о немцах, то прежде всего я этому не верю. А во-вторых...
Тут Смолич внезапно замолкает. Он прислушивается к самому себе. У него белеют губы. Впервые баронесса слышит сказанное от глубины души:
— Во-вторых, при катастрофе, всего лучше оставаться на месте. Ни при ком другом, ни при каких иных обстоятельствах мне не жить.
Баронесса вскакивает, бледнея от внутреннего озноба. , — Костя! Что ты говоришь! Я ищу выхода! Мы ^сотим спусти то, что есть! Удержать. Закрепить! Для этого нужно найти способ. „Нужно выбрать линию..' А не служить. Служить некому. Пойми ты. Некому 1 Необходимо найти сильные ру^ ки. Такими руссами, ка;к в старину/ могут, быть; только руки у. варягов. Не смотря на меня сумасшедшими глазами. Подумай раньше, ^ем кричать. Нужен мир о Германией.
И,\не давая возразить^ схватив Смолича за' лацканы его пиджака; ;гаа^:шШ№Жвм
действуете вслепую и только путаете.
— Что?
Константин Никанорович вскакивает, Марья Карловна удерживает его.
— Не бойся слов, мой друг. Я никогда не говорю на ветер. Слушай.
Теперь ее голос звучит резко, с каким-то глухим присвистом. Говоря так много и с такой настойчивостью, варонесса не щадит себя — ей нехватает воздуху, грудь болит, пересохло горло, щеки ве-стерпимо горят.
— Пока вы слепо — кто даром,
кто за деньги
служите интере-
сам немцев, каждый в одиночку, до тех пор вы прекрасная мишень для дифамации, разоблачений, улюлюкания, и, сказать правду, вы дрйствите.чьно жалки. Но когда вы, ясно поставив себе цель, — пусть пока еще тайно, — во как договаривающаяся сторожа и вполне независимая, пойдете на дипломатические переговоры с Германией, тогда вы уже не одураченные простаки, а партия! Партнеры за одним столом!
Константин Никанорович шевелится, прислушиваясь внимательно. Открылись какие-то горизонты, напряжение мышц утратило беспомощно тщетность.
— К тому же сильнейшие партнеры. — заметив его движение, о еще большим упорством продолжает Марья Карловна.—За вашей спи ной будет не только какой-то Манус, как теперь, а Германская империя! И вы уже не изменники, а. спасители отечества! И думцев нет, и никакая революция вам^ не страшна, потому что у вас хороший немецкий кнут. Вот тогда порядок, закон, незыблемость власти. Служба по назначению его величества самодержца!
Она надтреснуто, но от души смеется. ^
— Костя, милый! Если бы ты видел себя в зеркале!
И, не давая ему возразить, оше? тиниться, прижимается к нему и шепчет в самое ухо:
— Пойми! Служба! А. не хождение по канату, как теперь. Ну? Разве я не права?
СПродолжение следует)
РУССКИЕ
ИЗДАНИЯ "ВЕСТНИКА?
; Соотамены по' наввйши!!; ■ методам  для прелодава-
{ НИИ • школе N .иа дому; Иаящнов издание. Много-
|Ш|||рВЩнйа!?ЩШ|Ш